Дочь Баффо падала в обморок. Дочь Баффо изображала припадки. Дочь Баффо убегала, и солдаты охраны ее хватали и возвращали на место. Она флиртовала с членами команды. Она показывала им свои лодыжки. Она приспускала свой лиф. Ее глаза заигрывали с ними, выглядывая из-под веера. Она посылала им поцелуи, обещала золотые дукаты и даже с рыданьями падала перед ними на колени. Когда все это не помогло, она как бы случайно выпустила собачек и канареек, и кортеж не мог тронуться, пока большинство из них не поймали.
Это не могло длиться вечно ни мое безумие, ни его причина, и наконец, мой дядя не выдержал и приказал:
Зови их, Джорджо. Они потеряли достаточно времени на эти прощальные поцелуи. Мы должны отчаливать сейчас или нам придется ждать следующего прилива.
Я помахал нашим людям на берегу и стал внимательно наблюдать, что же будет дальше.
Было бесполезно ловить канареек Люди будут любоваться их желтым оперением и слушать их пение здесь, в Венеции. Но старая тетушка и слуги были очень нежно привязаны к своим собачкам и теперь, после происшествия, крепко держали их на руках. Затем я увидел, как что-то ярко-розовое было схвачено и повлечено на баркас.
Очень хорошо! вырвалось у меня.
Едва я сосредоточился, чтобы придумать приветственную речь, как вдруг София Баффо взорвалась, как ядро канонады. Вырвавшись из рук мужчин, она выбежала прямо в центр площади, где стояли два больших столба из красного гранита, ища у них правосудия. Яркий блик розового поднялся на эшафот, занял свободное место, и мне стало ясно намерение Софии. Она собиралась повеситься рядом с казненными.
Глядя на это представление, одна из монахинь, ее тетушка, упала в обморок Толпа вздыхала, вопила о спасении или просто стояла, напоминая статуи, наблюдая за этой странной сценой голгофы. Хусаин, стоявший рядом со мной и тоже наблюдавший
это зрелище, перешел на арабский и начал нашептывать заклинание против зла неверных, не отводя глаз от ярко-розовой девушки. Веревка уже была у нее на шее, примостившись между нитями жемчуга, изумрудов и золота. И я опять отметил, что она была довольно высока: ей не приходилось стоять на цыпочках в сравнении с другими приговоренными.
В следующий миг она одним ударом выбила подставку из-под своих ног и упала в сильные руки слуги моего дяди Пьеро. Он отвечал за ее безопасное прибытие на корабль, и я знал, что он не подведет меня, но только сейчас я вздохнул с облегчением. Затем я от души смеялся со всеми остальными на корабле и на берегу, когда старый Пьеро уселся на подставку рядом с телами преступников, положил дочь Баффо на свое колено и отшлепал под одобрительные возгласы толпы.
Я никогда не забуду эту картину: огромный чернокожий мужчина и розовые дрыгающие ноги. Контраст цветов мне так понравился, что я решил купить слуге моего дяди коралловые серьги, когда мы прибудем в Константинополь. С этой мыслью я и вернулся к своей работе. Донна София Баффо больше не будет отнимать моего времени, пока она не прибудет на борт.
Прилюдное приручение синьорины придало мне уверенности, что я тоже могу стать хозяином положения. Я наблюдал за проделками все это утро с отрешенностью от аудитории, как женщины гарема за решеткой, и я чувствовал эту силу, свободу. На расстоянии в половину залива сила ее красоты не имела на меня воздействия. Все ее махинации сошли на нет. Они казались глупыми и детскими. Больше я не боялся ее. София Баффо станет шелковой, чувствуя только море под своими ногами.
Свежий ветер дул над нами, наполняя паруса нашего корабля и заставляя судно разрезать волны. Моряки были свежи и полны сил, и к вечеру полуостров Истрия стал всего лишь низким серым видением на горизонте. Заходящее солнце освещало землю с такой яркостью, что на берегу невозможно было ничего разобрать. Но ветер все же доносил запах дубового леса на наш корабль, запах киля, весел и палубы. Яркие цвета заката, напоминающие шелка знатной женщины, предвещали хорошее плавание на следующий день. Вечерние звезды напоминали бриллианты в ушах синьоры. Дельфины, радостно кувыркаясь, сопровождали нас.
У меня было много дел. И я, честно говоря, даже забыл на некоторое время о своенравной пассажирке. Она вела себя довольно тихо.
Но когда дети тихие, бывало, говорила моя старая няня, я знаю, они готовят новую проказу.
VII
На лице монахини уже застыли слезы, и оно приобрело зеленоватый оттенок от качки корабля. Однако она смотрела на меня с отвагой, сжимая четки и ища в них поддержки, этим самым показывая, что мне придется противостоять божественной силе, содержащейся в них.
Сестра, вы что-то хотите сказать? спросил я.
Молодой синьор Виньеро, она повернулась ко мне и в упор поглядела на меня, я желаю, чтобы вы более строго следили за своими людьми.
Моими людьми?
Тот чернокожий монстр, синьор
Кто? Пьеро? Что он сделал?
Один или два раза она раскрыла рот, как рыба, выброшенная из воды, но так и не смогла заставить себя произнести имя злодея. Она провела меня по палубе к скамейкам гребцов и показала мне его. Мы остановились у бака, где могли видеть брызги воды перед нами и полночное небо, отражающееся в рыболовных снастях.