Пара вышла на крыльцо, ночь дышала налетевшей от реки сыростью.
Спасибо, посчитала нужным Лида отблагодарить
за старания Колмакова. Для нас это ведь такая малость, а ей нужно. Одна она совсем, и я скоро уеду.
Впервые Лида ощутила тоску, что вот придется навсегда расстаться с настоящей бабушкой, какой у нее никогда в жизни не было.
Через лет двадцать здесь уже никого не будет, достал папиросу Колмаков, но снова не стал раскуривать.
Почему никого? Здесь много дворов. Тут вот с десяток наберется, и там, за оврагом, еще крыши видны. Семьи большие живут. Это у баб Даши никого нет, дочь умерла, муж тоже, сын на империалистической пропал, но в других-то дворах людей много.
Школы нет, а это тебе не при царизме, новая жизнь, дети учиться должны, в люди выходить. И до врача за день не дойдешь, дороги толком нет, чуть капнет и только рекой добраться можно. Здесь даже колхоз не стали образовывать, правление на станции сидит. Молодежь разъедется, старики умрут, и эта вот красота сгинет, Николай бережно погладил резной узор перил. Прав Петя, надо музеи зодчества создавать, и не только в столице, в каждом городе, чтобы не пропало. Ну, вот и я митингую, одернул он сам себя. Отличное свидание получилось, на партсобрание похоже. Доброй ночи, Лида, и Николай, торопливо слетев со ступеней, быстрым шагом пошел прочь, не оглядываясь.
«Даже не попытался поцеловать, к горлу подступил комок. Ну и люби свою дуру, а я спать пошла».
Никуда он теперь не денется, погладила ее по голове баб Даша, словно услышав Лидино отчаянье. Не кручинься.
Мы уезжаем, выпалила Лида, нужно срочно возвращаться. Спасибо за все, она приобняла старушку.
Поезжай, милая, поезжай. Куда ж деваться, вздохнула баб Даша. Добрая ты слишком, как Катюшка моя была, погубить себя через то можешь. Поезжай, я за тебя молиться буду.
За комсомольцев нельзя молиться.
За них в первую очередь.
Лида взбила пуховую подушку, положила голову и провалилась в глубокий сон. Ей снилась чужая свадьба, красавец жених в накрахмаленной рубахе и черном пиджаке с огромной хризантемой в петлице, милая брюнеточка в подвенечном платье, как на дореволюционном фото у тетушки и Колмаков отчего-то в красной рубахе навыпуск, готовый кинуться на соперника с кулаками. Лида вешается ему на руку и кричит: «Коля, не надо! Тебя же арестуют, а как же Юрьев» Чего только не приснится на мягкой перине.
Глава VII Паровоз
Лида почти взбежала на звонницу, запыхалась, постояла на последней ступени, выравнивая дыхание, и вышла к тихому утру. Внизу в легкой дымке спали серые крыши домов, острые пики елей подпирали бледное солнце, у реки ветер шуршал камышами, по казавшейся неподвижной глади реки тенью скользила утка с цепью комочков-утяток, исчезая и снова показываясь из молочного тумана. Лида вдохнула полной грудью, расправила плечи. До чего ж хорошо! Вот здесь, наверху, все покойно и ясно, ширь да благодать. Дыши, мечтай, надейся
А внизу спал палаточный лагерь, что и не удивительно, очухаются ли к полудню? Лида, истребляя свой страх, перегнулась через перила и заставила себя рассмотреть стол с остатками пиршества и круг кострища.
Я смогла, смогла! Ох-х.
Крайняя палатка махнула полотнищем входа и на мокрую от росы траву вылез сильно помятый Митя. Он протер пальцами глаза и начал делать энергичные гребки руками, разминаясь.
«Каков физкультурник», хихикнула Лида.
Из этой же палатки в исподнем белье выскочила Зина. Зина Что она забыла у Мити? Или он у нее, это же ее палатка, мужские стоят левее. Да нет, померещилось, он просто прошел мимо, зацепив край. А, может, он специально заглянул, разбудить соню, чтобы не проспала, завтрак никто же не отменял? Да, так и было. Сверху чего не почудится.
Лида нашла вполне сносное объяснение, но тут Зина протянула Мите полотенце и что-то еще, кажется, бритву. Он взял, закинул полотенце через плечо, как-то буднично хлопнул Зину по мягкому месту и пошел к реке. Зина сладко потянулась и полезла обратно.
А Лида потрясенно все смотрела и смотрела в спину удаляющемуся брату. Он словно почувствовал ее тяжелый, полный недоумения взгляд, повернулся. Увидел или нет, не важно, Лида уже торопливо спускалась вниз.
Митя и Зина? Как? Почему? А как же Лёля? Как же любовь?
А ведь Митя и Зина давно уже вместе, словно муж и жена. Заигрывания с Плотниковым, вздохи по Колмакову все обман, для отвода глаз? Спектакль? Ну, конечно, сдалась Зине эта экспедиция в глухомань, чего нового она здесь могла увидеть. Она потащилась исключительно, чтобы побыть с Митей, поэтому брат и не хотел брать с собой Лиду, а еще преспокойно провожал ее в деревню, чтобы не болталась по ночам и ничего не вынюхала.
Но что, что он мог найти в этой мужиковатой Зине в застиранной гимнастерке? Леля, она такая умненькая, начитанная, возвышенная, сотканная из великой поэзии и прозы. Нет, не модница, но всегда прилично одетая, с легким флером духов. Они читали с Митей одни и те же книги, смеялись над одними и теми же шутками, казались такой идеальной парой. Зина реставратор, обсмеешься. Вот Леля настоящий реставратор, упорный, дотошный в мелочах. Треснувший китайский чайник без носика за полгода упорной работы превратила в шедевр. А как Леля готовит, из ничего создает кулинарные шедевры, а эта Зина даже сносно борщ сварить не умеет. Что она может предложить мужчине, кроме необъятной груди? Еще можно понять Бараховского, у него с кладбищенской дамой родство душ, но здесь родство чего? Какая-то пошлость получается.