«Что же, подумал Махмуд, самые правдоподобные сведения дал мне этот слепой. Действительно, о чем могут говорить стражники, как не о еде, даже если в этот день стало известно о смерти их повелителя. Кстати, Чингис-хан умер именно сорок лет назад. Наверное, поэтому и был весел тот молодой человек, что кинул слепому серебряную монету».
Скажи, отец, спросил старика Махмуд, ты достал ту монету, что закатилась в щель между двух камней?
Нет, грустно ответил слепой. Рука не пролезает, а камни тяжелые не сдвинуть. Я только слышал, как она звенела и катилась.
Если ты сказал правду, я принесу тебе твою монету, пообещал Махмуд и заторопился к западным воротам.
Камни оказались на месте. Это были огромные валуны, неведомо как очутившиеся здесь. Махмуд без труда отшвырнул тот, что был поменьше, и увидел большую серебряную монету, покрытую толстым слоем пыли.
Старый нищий был рад монете, а Махмуд твердо знал: надо ехать в Зузен. Не откладывая отъезд, Махмуд договорился с хозяином каравана, идущего в Хорасан, и стал прощаться с борцами. Их путь лежал в другую сторону, и расставание было неизбежным.
Почему ты поверил какому-то слепому нищему, а не поверил людям, известным своей мудростью и образованностью? спросил Махмуда Асам-пахлаван.
О, Асам-ака, ответил Махмуд, важно ведь не то, кто говорит. Важно то, что говорит.
На прощание Асам-пахлаван сказал Махмуду:
Я видел много богатырей на своем веку, а такого, как ты, не встречал. Ты мог бы всю жизнь бороться на базарах, но ты из тех, кто не может всю жизнь ходить одной и той же дорогой. Тебе всегда
нужны новые пути. Иди по этим путям. Если ты и погибнешь, то песни, сложенные о твоей силе, не забудутся никогда.
Никто не знает, как долго суждено жить песням, отвечал Махмуд. Мне нужно вернуть моей родине ее сыновей, мне нужно вернуться к матери и любимой. Это главное.
Наутро Махмуда уже не было в Бухаре.
Зузен
Махмуда. Старики говорили, что хорезмийских Мастеров воины Чингис-хана прогнали здесь лет тридцать, а может, сорок назад. Они ушли на запад, а куда ушли, не было известно. Говорили, будто во дворце эмира есть хорезмийское серебряное блюдо и на этом блюде много рисунков и надписей.
Но как попасть во дворец? Этого Махмуд не знал.
В отличие от многих правителей, эмир Зузена не любил смотреть на борцов и канатоходцев. Эмир считал себя поэтом и писал стихи. Слава Махмуда Палван-ата не могла открыть доступ к эмирским сокровищам. Во дворце вечно толпились поэты и толкователи стихов. Сами они большей частью ничего не знали и ничего не умели. Поэты на все лады воспевали талант своего повелителя, а толкователи писали длинные трактаты о глубоком смысле стихов эмира.
Лесть имеет одну странную особенность. Она похожа на мед сладкая, липкая, душистая. Она приятна, но питаться только медом нельзя.
Эмиру было пятьдесят лет. Стихи он начал писать ни с того ни с сего, от скуки, лет десять назад. За пять лет придворные подхалимы истратили весь запас своих похвал и вот уже пять лет только и делали, что повторяли сами себя. Иногда они забывались и повторяли не свои слова, а чужие. Тогда среди поэтов и толкователей вспыхивали драки. Почтенные старцы вцеплялись друг другу в бороды, катались по длинным ковровым дорожкам дворцовых галерей, а иногда даже кусались и царапались. В такие дни сам повелитель не мог их утихомирить. Стража, зная любовь эмира к льстецам, не вмешивалась и обходила дерущихся поэтов стороной, а эмир переодевался в простой халат и свисающую на лицо чалму, перекрашивал бороду и уходил в город. Он надеялся, что услышит новые похвалы, идущие от простых сердец его подданных. Он ходил по базару и прислушивался. Но люди на базаре почему-то не говорили о стихах. Они спорили о ценах, торговались. Он шел к ремесленникам, но и те не спорили о поэзии, а занимались своим делом.
В харчевнях, где стоял чад от шашлыков и люля-кебабов, где сладко пахло жареным луком и свежими лепешками, тоже не говорили о стихах. Никто в Зузене не говорил о поэзии.
Однажды, когда эмир, утомленный напрасным хождением по базару в поисках ценителей стихов, возвращался домой, у ворот дворца не оказалось стражи. Эмир стучался, стучался, пока какой-то статный чужеземец не посоветовал ему:
Не стучите. Я здесь уже с полдня жду, а никого нет. Говорят, во дворце идет драка между поэтами и толкователями по поводу последнего стихотворения эмира и вся стража смотрит на побоище. Видно, здесь не знают, что такое стихи.
Кто ты, благородный человек? с важностью спросил эмир. Ты правильно сказал о моих слугах. Они не понимают стихов, ибо обо всех моих стихах говорят одно и то же.
Махмуд сразу догадался, что перед ним переодетый эмир.
Я пахлаван из Хорезма, по имени Махмуд, ответил он. За победы над борцами пяти царств меня зовут Палван-ата. Меня знают как борца. Многие говорят, что я неплохо хожу по канату, но никто
не верит, что борец я по случайности, а в душе очень люблю стихи.
Эмир обрадовался встрече. Он подумал, что чужеземец именно тот человек, который скажет ему что-либо новое.