Прусский офицер, как я уже сказал, исполняет мелочную формалистику службы без малейшего отступления; но в то же время он не упускает из вида и существенных обязанностей: следовательно, обряд не убивает дела, по той простой причине, что этот обряд в Пруссии у себя дома, что он есть произведение прусского национального духа. Здесь разгадка того, на первый взгляд, странного явления, что в Пруссии педантизм никого не возмущает, что он не поглощает там всего человека до такой степени, что за обрядом совершенно забывается дело. Рассматриваемый с этой стороны, прусский формализм является не чем-то напускным, взятым извне, а просто формой проявления закона в национальном костюме, если можно так выразиться. Всякий пруссак в душе педант, но педант последовательный, педант относительно не только других, но и себя, не только в том, что ему приятно, но и в том, что его лично стесняет.
В Пруссии и кондуктор железной дороги педант то же знание дела, та же исполнительность и те же угловатые отрывочные приемы; и интендантский чиновник педант, ибо он не пользуется; и властный человек тоже педант, ибо, раз получив убеждение о вреде произвола, он не дает разгуляться и своему произволу в таких даже случаях, в каких француз, например, считал бы его совершенно естественным и даже необходимым.
Для примера приведу случай с генералом Б. Генерал Б. человек весьма способный, особенно на моментальные вдохновения во время боя: качество громадное найтись что делать, когда большинство теряет голову; но вместе с тем он человек впечатлительный, экспансивный, не отличающийся сдержанностью. Из Мериш-Трюбау он написал жене письмо такого содержания, что он-мол жизненный принцип и этой войны, как был и в шлезвиг-голштейнскую, что Мольтке человек гениальный, но непрактический и не имеет понятия о подробностях направления больших сил на театре войны; что у кронпринца прекрасный симпатичный характер совсем не то, что у принца Фридриха-Карла, и прочее в том же роде. Австрийцы перехватили письмо и напечатали со своими комментариями. Ну, разумеется, скандал. Последствия этого скандала, случись он в другой армии, для генерала Б. понятны. Посмотрим, как отнеслись к нему в Пруссии. Генерал Мольтке решил, что письмо это частное; частная корреспонденция дело неприкосновенное, и что если австрийцы сделали нескромность, напечатав упомянутое письмо, то он не последует их примеру и не станет читать его. Тем и кончилось. Б. остался на своем посту до конца кампании и получил гогенцоллернскую звезду, которую прусский король дает чрезвычайно редко. В рассказанном случае генерал Мольтке поступил, как видите, тоже педантически: приняв известный принцип за истину, он не допустил от него даже такого отступления, которое большинство людей оправдало бы всеми возможными благовидными предлогами, начиная с дисциплинарного.
Еще пример:
Генерал Штейнмец имел прекрасную привычку пропускать мимо себя корпус на каждом переходе. Проходили мимо него, кто с цветком за гербом, кто в петлице, некоторые офицеры в пледах на это внимания не обращалось; но заметит расстегнутый погон сделает замечание, и довольно внушительное. Это педантизм не безжизненный: почему не позволить солдату или офицеру отступления от формы
в том, что его веселит или происходит по необходимости? Но в то же время нельзя и не должно оставлять незамеченными таких отступлений, которые обнаруживают только небрежность. Другие в свободном отношении к формальной стороне дела пошли дальше. Так, в корпусах 1-й армии, вместо касок, ходили в фуражках, а каски носили на тесаке. Принц Фридрих-Карл есть представитель новой школы генералов прусской армии: он оказал ей громадные услуги в смысле освобождения от стеснительных, мелочей и распространения рациональных боевых взглядов.
Этот педантизм, который, после сказанного, я позволю себе назвать уже добросовестным отношением к закону, отлившемуся в форму, сообразную с национальными особенностями, отражается на всем: и на довольствии солдата, и на производстве офицера, и на отношениях всех степеней военной иерархии между собою.
Производство в прусской армии крайне туго; производства за отличие нет; в полковники попадают, средним счетом, через 32 года службы. А между тем все довольны своим положением, находя, что иначе и быть не может. Дело объясняется совершенно просто: в прусской армии из показанной 32-летней нормы исключений почти не бывает. Для достижения этого уравнивают переводами из одной части в другую число чинов, вакансии которых слишком скоро почему-либо очистились. При этом соблюдается еще, что вакансия, очистившаяся за смертью, составляет в большей части случаев принадлежность полка, но очистившаяся вследствие какой-либо истории непременно замещается переводом, по распоряжению кабинета короля. Последняя мера заслуживает особенного внимания и потому, что составляет как бы наказание тому обществу офицеров, которое не имело над своим членом настолько нравственного авторитета, чтобы не допустить его до проступка, и потому еще, что делает невозможным поползновения на очистку вакансий путем интриги.