- «Дробь»{1}! Корабль к бою и походу изготовить!
Помощник не понял, в чем дело, и, считая, что поступила новая вводная, выжидательно посмотрел на Чеслера. Тот спохватился:
- Отбой учению.
Вместе с Чеслером я отправился на плавбазу сторожевых катеров.
На плавбазе я познакомился с новым командиром 1-го дивизиона катеров. После оставления Севастополя были произведены перемещения на соединении: откомандирован прежний командир дивизиона и вместо него назначен капитан-лейтенант Василий Афанасьевич Ладонников, ранее служивший в морских частях пограничных войск, награжденный за боевые заслуги орденом Красного Знамени. Ладонников производил впечатление сильного, мужественного человека, сурового на вид. [21] Пока Ладонников проводил перед выходом инструктаж, я позвонил по телефону и получил разрешение начальника штаба следовать с катерами в Поти.
Заработали моторы, задрожала деревянная палуба. Катера один за другим покидали зеленые берега реки и спускались вниз по течению к морю.
Под вечер прибыли в Поти. Когда швартовались, к пирсу подошел и сторожевой катер 081, командиром которого был старший лейтенант Семен Григорьевич Флейшер. Я его хорошо знал: он прибыл к нам в ОВР Севастополя незадолго до начала войны и проходил стажировку на катерах, будучи мичманом-курсантом. В начале войны Флейшер был произведен в лейтенанты и назначен помощником командира сторожевого катера 081. А через две-три недели Флейшер уже сдавал экзамен на самостоятельное управление катером. Теперь старший лейтенант Флейшер - опытный и боевой командир. В активе его - героическая оборона Одессы и Севастополя, высадка десанта в Евпаторию. Многочисленные походы и бои закалили экипаж сторожевого катера 081.
Я запомнил экипаж этого катера еще и потому, что на нем были первые орденоносцы нашего соединения, о боевых делах катера 081 сообщало Совинформбюро от 28 июля 1941 года. А 16 октября того же года сторожевой катер 081 под командованием Флейшера ночью уходил с теплоходом «Украина», на борту которого был последний полк защитников Одессы.
Было приятно вновь встретиться с экипажем этого боевого катера.
На берегу в Поти было тепло, казалось, лето еще не
кончилось. Когда заглохли моторы, береговой бриз принес запахи эвкалиптов, отцветающих роз и древней колхидской пыли. Пушкин назвал этот край «пламенной Колхидой». Местность богата экзотическими растениями, там росли лимоны и апельсины, виноград и бамбук и почти двести сорок дней в году шли обильные дожди. У деревянного моста через илистую реку Риони, разделявшую город, кричали лягушки. Беспрерывное кваканье преследовало нас в любое время дня, в любой части города. Острословы прозвали этот приморский городок Квакенградом.
На переходе морем я от Чеслера узнал о судьбе старшего лейтенанта Глухова. Это был офицер, прославившийся [22] своим мужеством в дни обороны Севастополя. В последнем походе кораблей 2 июля Глухов был тяжело ранен и отправлен в тыловой госпиталь.
Чеслер сообщил, что Глухов сейчас поправился, но еще не плавает, хотя и без дела не сидит. Контр-адмирал назначил его постоянным представителем нашей бригады в Поти. Он заботится о базировании катеров в порту, их ремонте, снабжении горючим и боезапасом.
Сойдя с катера на пристань, я в наступившей уже темноте лицом к лицу встретился с Глуховым. Он знал о том, что катера придут, и вышел нас встретить.
Горячо пожимая руку, Глухов сказал мне:
- Давно мы не виделись с тобой. Вот сейчас определю катера и пойдем ко мне потолкуем!
Было уже совсем темно, когда мы с Глуховым добрались до его «резиденции». Только здесь при свете электрической лампы я его разглядел. Глухов за это время сильно изменился. Его сухое лицо северянина с туго обтянутыми скулами стало еще суровее, но чистые глаза цвета морской воды приветливо улыбались. И все же это был прежний Глухов - все те же упрямые бороздки на лбу, широкий нос, честные глаза и большие руки труженика.
Надо сказать, что, суровый внешне и требовательный на службе, Глухов был по натуре простой, добрый, общительный и даже уступчивый человек. Человек высокого воинского долга, все свои силы отдававший корабельной службе, Глухов умел и отдыхать. Те, кто близко знал его и бывал с ним на берегу, помнят, что в компании Глухов был веселее всех.
Скуповатая опрятность царила в маленьких служебных комнатах. И как-то непривычно было видеть этого боевого моряка в береговой обстановке, рядом с телефонными аппаратами на канцелярском столе.
Матрос в белой форменке принес медный чайник и бутылочку смородинного экстракта.
Пока Глухов разливал чай, я расспрашивал его:
- Слышал я, Дмитрий Андреевич, что ты чуть не попал к немцам в лапы, когда лечился в госпитале в Кисловодске. Правда ли это?
Глухов усмехнулся:
- Был такой случай.
От блестящего медного чайника исходило знойное тепло. И Глухов вспомнил свой последний поход 2 июля, [23] как он, раненный, лежал на мостике и пил воду из такого же тяжелого медного чайника.
Обычно скупой на слова, Глухов на этот раз охотно рассказал мне о своих злоключениях:
- В Новороссийске меня сняли с катера, затем долго везли на санитарном поезде. Однажды утром поезд остановился у небольшого, тихого, чем-то напоминавшего наш, севастопольский, вокзала. Это был Кисловодск.