поскольку в него включены разные вопросы семейного и сексуального характера. Общая же идея трактата - это все та же общеантичная теория гармонии, причем эта теория доходит до степени даже какого-то педантизма, что, впрочем, тоже характерно для неопифагорейской эстетики. Поэтому изучать трактат Оккела для истории античной эстетики вполне необходимо, и без погружения во всю эту космологически-моралистическую систему невозможно представить себе в подробном виде весь этот огромный период неопифагореизма.
Отметим также и то, что в эстетике Оккела совершенно отсутствует всякая теория числа, которая так характерна для всей пифагорейской литературы. Но пифагорейство никогда и не было только теорией числа. Оно и всегда было и теорией космоса и, пожалуй, еще больше того, теорией этико-эстетической гармонии.
г) В заключение этого разбора трактата Оккела и в преддверии такого же разбора трактата Тимея мы должны объяснить, почему все эти, казалось бы, малоинтересные материалы мы подвергаем здесь подробному изложению.
Во-первых, ни Оккела, ни Тимея обычно никто у нас не читает. Самое большее - это то, что в учебниках они перечисляются среди неопифагорейцев. Во-вторых, даже те, кто читал этих философов, тоже не считают нужным их излагать или их анализировать ввиду их крайне слабой оригинальности. Как мы сейчас увидим, трактат Тимея Локрского во многом просто списан с платоновского "Тимея".
Однако эти обстоятельства ни в каком случае не должны мешать нам излагать или анализировать эти два трактата более или менее подробно. Дело в том, что уже и сама эта буквальная близость их платоновскому "Тимею", уже само это отсутствие учения о числах делает их положение в системе неопифагорейской эстетики весьма оригинальным. Выше (с. 000) мы уже указывали, какой исторический разнобой и какая эстетическая путаница содержатся в неопифагорейских материалах. И среди основных философско-эстетических картин, находимых нами у неопифагорейцев, мы указывали также и на чистейший платонизм, в котором как раз и нет ничего пифагорейского. Но раньше это было выставлено нами без доказательства. Теперь же, после подробного ознакомления с трактатами Оккела и Тимея, всякий должен согласиться, что неопифагорейская эстетика - это сплошной разнобой, вплоть до присутствия в нем чистейшего платонизма, лишенного всякого учения о числах. Впрочем, если учение о числах мы у этих философов и могли бы найти, то его было бы очень трудно связать с эстетикой, а его сложность и запутанность только указывали бы на сложность и запутанность самого неопифагорейства.
2. Тимей Локрский
а) Об этом Тимее мы уже упоминали выше. Это, конечно, вовсе не тот доплатоновский Тимей, который много занимался космологией и именем которого Платон назвал свой знаменитый диалог. Тот Тимей Локрский, от которого дошел до нас трактат под названием "О душе мира и о природе", безусловно не имеет ничего общего с тем автором, которого упоминает Платон в своем диалоге "Тимей". Это - один из многочисленных авторов периода неопифагореизма, когда вообще появлялось много подделок под древнее пифагорейство, так что тогдашние авторы совсем не стеснялись выдавать свои произведения за трактаты этих ранних доплатоновских пифагорейцев. Для того чтобы еще больше убедить нас в древнепифагорейском происхождении своего трактата, автор даже пишет его на дорийском диалекте. Правда, этот дорийский диалект производит на читателей, знакомых с греческим языком, довольно посредственное впечатление, так что диалект этот лучше называть не дорийским, но псевдодорийским. Трактат этот относят к I в. до н.э. Излагать этот трактат подробно нет никакой необходимости ввиду того, что тут мы находим исключительно только пересказ платоновского "Тимея". Но пройти мимо этого трактата совершенно невозможно, как и мимо рассмотренного у нас выше трактата Оккела. Тут тоже привлекает и приятно удивляет систематический характер изложения, почти везде отсутствующий в дошедших до нас поздних материалах. Чтобы дать некоторое представление об этом трактате Тимея Локрского, мы изложим только его принципиальную часть и не будем вникать в многочисленные мелочи, которые тут имеются. Эту принципиальную часть трактата можно было бы изложить в следующем виде.
б) Существуют две причины всего сущего: ум - для того, что возникает в соответствии с разумом (cata logon), и необходимость - для того, что существует в результате принудительности телесных сил (cattas dynameis ton somaton) (205, 5-6). Все, что существует, есть идея, материал и чувственно-воспринимаемое, которое является их порождением. Идея вечна, нерожденна, неподвижна, лишена частей и принадлежит природе тождественного.
Она умопостигаема и является прообразом (paradeigma) всего рождающегося, которое пребывает в изменении. Таковой следует называть и мыслить идею. Материя же, принимающая отпечаток, является матерью-кормилицей, порождающей третью сущность. Поскольку, восприняв в себя все подобия и отпечатав их, она и производит порождения (205, 9-206, 2). Итак, существует два противоположных начала: идея и материя. Идея есть начало мужское и отцовское, материя - женское и материнское. Порождение этих двух начал есть нечто третье. И эти три вещи тремя способами и познаются; идея познается умом и наукой, материя познается "незаконорожденным" (Plat. Tim. 52b) суждением, поскольку она мыслится не каким-нибудь непосредственным образом, но по аналогии с чистой идеей. А их порождение-чувством и мнением (206, 5-10). Итак, прежде чем возникло небо, уже существовали идея и материя, а также Бог, творец наилучшего. Бог благ, и видя, что материя воспринимает идею и различно изменяется, но без порядка, он захотел привести ее в порядок и свести ее, после неопределенных изменений, к определенному изменению, чтобы изменения тел происходили по одним и тем же законам и не получали случайных изменений (там же, 11-17).