Польский ксендз Якуб Задзик уже в конце ноября 1612 г. имел информацию о том, что русские Андронова «очень плохо приняли, он находится в тюрьме». В грамоте, отправленной руководителями объединившегося земского войска на Бело-озеро 6 ноября 1612 г. и информирующей об освобождении Москвы, упоминаются «польские и литовские люди и королевские верники, Федька Ондронов с товарищи».
Пребывая в заключении, Андронов пытался завязать переписку с дьяком М. И. Поздеевым и другими своими знакомыми, к которым обращался за денежной помощью. Ему удалось уговорить Ивана, слугу князя Волконского, помочь освободиться от колоды и цепей, и в ночь с субботы на воскресенье, с 13 на 14 марта 1613 г., они бежали. За поимку беглеца от имени царя Михаила Федоровича было обещано пожалование в виде вотчины и поместья, а также 100 рублей, и через день Андронов был пойман крестьянами и казаками в семи верстах от Москвы, на Яузе, между Гжельской дорогой и Стромынкой. В поручные записи русских людей с весны 1613 г. стали включать обязательство не общаться и не переписываться с ним. Так, ручаясь за попа Ивана Софонова, Замятия Жданов Селиверстов с товарищами обязались «с изменником Федькою Андроновым грамотки и словесно не зсылатца».
В архиве Посольского приказа хранился «столпик, сыскное дело про Федьку Андронова, как он сидел на Москве у князя Федора Волконского за приставом во 121 (1613) м году, и как от князя Федора бегал, и как сыскан». Там же имелись «роспись и сыск про государеву казну Федьки Андронова, что посылано х королю в Литву и на Москве литовским людям давано как ево роспрашивали казначей Микифор Траханиотов да дьяки Миколай Новокщенов да Офонасей Овдоки-мов». Была составлена также «роспись государеве казне, писана по скаске Федьки Андронова, что послано под Смоленеск х королю и х королеве, и что паны имали себе на Москве».
Казначей Н. Траханиотов, дьяки А. Евдокимов и Н. Новок-шенов допрашивали Андронова, добиваясь от него информации о царской казне, при допросах применялись пытки. Следствие по этому делу продолжалось и через восемь лет после казни Андронова: в сентябре 1622 г. о судьбе драгоценностей из государевой казни допрашивали, уже не в первый раз, Пятунку Михайлова, его двоюродного брата и торгового приказчика. Если верить путаным и, очевидно, не вполне искренним показаниям Михайлова, Андронов перед 1609 г. взял у него 600 рублей и не вернул деньги.
В документах, исходивших из правительства Михаила Федоровича, Андронова презрительно именовали в уменьшительной форме Федькой, отрицая за ним право на чин думного дворянина. Лишь епископ Арсений в мемуарах, написанных в 1619 г., один раз указал Ф. Андронова с отчеством. Московский гонец Д. Оладьин, отправленный
в марте 1613 г. в Польшу, получил инструкции, в которых при перечислении русских изменников значился «гостиные сотни торговой детина Федька Ондронов».
На переговорах с польской делегацией на пограничье двух государств в 1615 г. русские дипломаты, ссылаясь на действия короля Сигизмунда III осенью 1610 г., напоминали: «Прислали в казначеи кожевника детину Фетку Ондронова, в думные дьяки овчинника Степана Соловецкого да замошника Баженка да суконника Кирилка, Васку Юрьева поповича и иных таких же простых худых людей». В ответ один из польских представителей, Ян Гридич, отстаивая притязания королевича Владислава на российский престол, укорял русских послов: «Часто вы говорите о Федоре Андронове, что человеку гостиной сотни непригоже было казенным урядником быть; но это случилось по утверждению ваших же больших людей, что и при прежних государях такие у таких дел бывали. Да и теперь у вас не лучше Андронова Кузьма Минин, мясник из Нижнего Новгорода, казначей и большой правитель, всеми вами владеет, и другие такие же многие по приказам у дел сидят». Действительно, Минин и Андронов происходили из одной торговой прослойки среднего достатка, только имя первого стало символом народного патриотизма, а второй снискал недобрую славу изменника. «Если бы судьба привела Ф. Андронова в ряды второго ополчения, пишет Д. А. Ляпин, можно только гадать об объемах той пользы, которую мог он принести для спасения страны». Но история, как мы знаем, сослагательного наклонения не имеет.
Проводя политику социально-политического компромисса, правительство Михаила Федоровича не напоминало о сотрудничестве с иноземными интервентами членов Семибоярщины, но простолюдина, занявшего слишком высокое место в чиновной иерархии, жестоко покарало. В ноябре 1614 г. государь повелел казнить И. М. Заруцкого, несчастного воренка сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II, «да с ними Фетьку Андроново, которой на Москве воровал всех болыпи, а был купецково чину» (свидетельство Пискаревского летописца).
Вместо одной (максимум двух ступенек) Андронов в 16091610 гг. перешагнул в российской иерархии чинов гораздо бблыиую дистанцию. После Смуты такие социально-иерархические скачки стали невозможными. Самое большее, на что отныне могли претендовать выходцы из купеческой среды, это чин думного дьяка.
Еще одним думным дворянином еще при Лжедмитрии I стал Григорий Иванович Микулин, также человек авантюрного плана, начинавший как опричник. Его отцу Ивану Васильевичу принадлежало поместье в Ярославском уезде. Сам Микулин впервые упоминается как поддатень (помощник) рынды у царевича Ивана Ивановича в походе опричного войска на Новгород Великий зимой 1570 г. В последующие два года он по-прежнему участвует в царских походах в свите царевича: к Серпухову в качестве третьего помощника бывшего рындой князя Ивана Кельмамаевича (1571 г.), к Новгороду Великому против шведов (1572 г.). В 15881589 гг. Микулин числился вяземским выборным дворянином, в 1590 г. участвовал в походе против Швеции, в следующем году он уже голова у черемис и мордвы. Затем судьба забрасывает его в далекую Сибирь: в 1595 г. он был вторым воеводой в Пелыме, в 1596 г. назначен головой Березова. На следующий год его возвращают в Москву.