Внизу, под безупречной аркой моста, текла вода. И она была прозрачной. Прозрачной до такой степени, что Проныра видел каждый гладкий, идеально круглый камень на дне. Ни одной ржавой кровати. Ни одного скелета слишком любопытного таможенника. Ни даже намёка на тот жирный, сытный бульон, который жители Анк-Морпорка считали неотъемлемой частью своего пейзажа.
Эта чистота пугала. Она была неправильной, как улыбка на лице мертвеца. Хаос, мерцающие стены, внезапный вкус анчоусов во рту всё это было страшно, но понятно. Это была болезнь. А то, что он видел сейчас, было чем-то хуже. Это было вскрытие.
ПОРЯДОК, голос Смерти в его голове прозвучал не как обычно, глухо и окончательно, а с ноткой, которую человек назвал бы глубоким удовлетворением. Будто ценитель, нашедший идеальное произведение искусства. ЭФФЕКТИВНО. МИНИМАЛЬНАЯ ЭНТРОПИЯ.
Проныра сглотнул. Во рту было сухо.
Это не река, прошептал он, сам не зная, кому отвечает. Река должна вонять. Она должна жить. Чтобы ты знал, что она рядом, даже если не смотришь.
Смерть медленно, с плавностью геологического процесса, повернул к нему череп.
ЖИВОЕ СТРЕМИЛОСЬ К ХАОСУ, ДЖИМ. МЁРТВОЕ К ПОРЯДКУ. ЭТА РЕКА НЕ ЖИВЁТ. ОНА ФУНКЦИОНИРУЕТ. ПЕРЕМЕЩАЕТ ОБЪЁМ ВОДЫ ИЗ ПУНКТА А В ПУНКТ Б. БЕЗ ЛИШНИХ НАРРАТИВНЫХ УСЛОЖНЕНИЙ.
Он сказал это так, словно объяснял величайшую добродетель.
Проныра поёжился, хотя воздух был ни тёплым, ни холодным. Он был никаким. Город вокруг был таким же. Ровные, как зубы ростовщика, линии зданий из белого камня и дымчатого стекла. Никаких кривых башенек, никаких верёвок с бельём, перекинутых через улицу, как пьяные объятия. По широким тротуарам беззвучно двигались люди в строгих одеждах одинаковых серых оттенков. Никто не кричал, не торговался, не плевал на землю.
Вместо привычных лотков с сомнительно-но-вкусными пирожками стояли гудящие металлические ящики, которые после тихого звона выдавали питательные брикеты идеальной кубической формы.
Он чувствовал себя грязью под ногтем. Кривым, нелепым пятном на этой безупречной странице. Его старая, помятая шляпа казалась здесь актом вандализма. Плечи сами собой опустились, он ссутулился, пытаясь стать меньше, втянуть в себя собственную неопрятность.
Их путь лежал к громадине из обсидиана и стекла, выросшей на месте привычного, хаотичного Незримого Университета. Над входом висела простая, лишённая всяких изысков надпись: «Институт Передовых Тауматургических Исследований».
Вместо Библиотекаря у входа их встретил высокий голем из полированного хрома. Его суставы двигались без единого скрипа. Когда они подошли, глаза-линзы голема вспыхнули холодным
синим светом.
Квантовые сигнатуры верифицированы, голос был ровным, как поверхность стола хирурга. Субъект «Проныра-Прим» и Сущность «Антропоморфная Персонификация». Архимаг Джиминиус ожидает. Следуйте.
Голем развернулся и заскользил по зеркальному полу. Проныра поплёлся за ним, стараясь ставить ноги так, чтобы его башмаки не издавали неприличного шаркающего звука.
Коридоры были похожи на внутренности какого-то чудовищного механизма. Они миновали несколько лабораторий с прозрачными стенами. За одной волшебники в белоснежных халатах, больше похожие на жрецов, манипулировали лучами чистого света, сплетая их в сложные узлы. За другой группа учёных в абсолютной тишине наблюдала, как в вакуумной камере материализуются идеально симметричные снежинки.
А потом Проныра замер.
В третьей лаборатории он увидел фигуру, смутно знакомую по пьяным рассказам магистров в «Залатанном Барабане». Понда Стиббонс. Только это был не тот вечно сомневающийся зануда из баек, а высокий, уверенный в себе мужчина с идеально уложенными волосами. Он стоял перед группой студентов и с лёгкой, снисходительной улыбкой демонстрировал им своё творение.
Над его ладонью парила крошечная, не больше кулака, карманная вселенная. Она переливалась всеми цветами, какие только можно вообразить, и издавала тихую, гармоничную мелодию, похожую на звон хрусталя. Студенты смотрели на неё с вежливым восторгом, а затем, как по команде, разразились короткими, синхронными аплодисментами.
Когда за последним студентом бесшумно закрылась дверь, Проныра увидел, как преобразилось лицо Понды. Улыбка стекла с него, как вода с камня. Он с тоской, почти с отвращением, посмотрел на своё безупречное творение, вздохнул и убрал его в специальный контейнер. А затем, бросив быстрый взгляд на дверь, наклонился и вытащил из-под стерильного стола нечто совершенно чужеродное. Старый, потрёпанный блокнот в кожаном переплёте и огрызок простого карандаша.
Он быстро, лихорадочно начал что-то зарисовывать кривые линии, нелепые фигуры, хаос.
На секунду их взгляды встретились через стекло. В глазах Понды промелькнул животный испуг, а за ним такая глубокая, отчаянная тоска, что у Проныры что-то дрогнуло внутри. Понда захлопнул блокнот и спрятал его.
Голем остановился. Дверь перед ними растворилась в воздухе. Они пришли.
* * *
¹ Это было живым доказательством одной из фундаментальных теорем бытия, известной очень немногим философам и абсолютно всем детям: игрушка, которая всё делает сама и никогда не ломается, перестаёт быть интересной в ту самую секунду, как попадает тебе в руки. Вся радость заключалась не в том, чтобы она работала. А в том, чтобы отчаянно пытаться заставить её работать, когда она этого категорически не хотела.