Простой путь?! Проныра едва не задохнулся от возмущения. Он говорил шёпотом, но в этом шёпоте клокотала ярость. Это это капитуляция! Предательство! У него же у него же ничего нет! Мука под ногтями и и эта идиотская улыбка! Он он даже не понимает, от чего отказался! Власть, деньги, настоящее настоящее дело!
ОН ОТКАЗАЛСЯ ОТ СТРАХА, бесстрастно поправил Смерть. И, СУДЯ ПО ЕГО ЦВЕТУ ЛИЦА, ОТ ХРОНИЧЕСКОГО НЕСВАРЕНИЯ ЖЕЛУДКА. ИНТЕРЕСНЫЙ ОБМЕН.
Да что ты вообще ты ты же у нас ПОРЯДОК и НЕИЗБЕЖНОСТЬ, запнулся Проныра, ища слова. Ты не понимаешь, каково это просыпаться и думать, где достать хотя бы пенни на пирог! А этот этот притворщик он смеётся надо мной своей сытой рожей!
Он замолчал, оглушённый абсурдностью собственной фразы. Пекарь, который даже не подозревал о его существовании, смеялся над ним. Проныра отвернулся от щели между бочками, прижавшись лбом к холодному, шершавому дереву. Кулаки его были сжаты до боли в суставах.
Ночь опустилась на Анк-Mорпорк. Тихая, безмятежная ночь, полная обычных городских звуков: далёкий лай собаки, пьяная песня из таверны в соседнем квартале, скрип вывески на ветру.
Проныра не спал. Он лежал на сеновале заброшенной конюшни, которую они со Смертью выбрали в качестве временного убежища, и смотрел в темноту. Картина семейной идиллии стояла у него перед глазами, выжигая сетчатку.
Он не мог этого так оставить.
Эта реальность, этот счастливый двойник они были ошибкой. Язвой. Их нужно было подправить. Доказать, что мир не так прост. Что счастье хрупко. Что за углом всегда ждёт какая-нибудь гадость.
Он поднялся, двигаясь бесшумно, как тень старые инстинкты взяли своё. Смерть, сидевший на стропилах под крышей в позе невозмутимого горгульи, никак не отреагировал на его уход. Он просто наблюдал, вечный зритель.
Проникнуть в пекарню было до смешного просто. Замок на задней двери был крепким, но примитивным. Пять секунд работы старой отмычкой, тихий щелчок и он внутри.
Воздух был густым, пропитанным остывающим хлебом, сахаром и мукой. Уютный запах теперь казался удушающим, приторным. Липким.
Он не искал кассу. Деньги его не интересовали. Его цель была иной.
В углу стояли мешки. Мука, отруби вот он. Мешок с надписью «Сахар тростниковый, лучший сорт». Он был вскрыт. Пекарь, очевидно, готовил сырьё для утренней выпечки. Для сладких булочек, которые будут покупать его дети и жена.
Проныра достал из кармана бумажный свёрток. Он купил его час назад в самой захудалой лавке, заплатив последние полпенни. Внутри была крупная, серая соль.
Слегка дрожащими руками он развязал мешок с сахаром. Зачерпнул горсть. Сахар был чистым, золотистым. Проныра с мстительным, злобным удовлетворением высыпал в мешок всю пачку соли. Потом ещё
раз. Он запустил руку в мешок и перемешал содержимое, чувствуя, как грубые кристаллы соли царапают кожу, смешиваясь с нежными крупинками сахара.
Вот так. Вот тебе твоя сладкая жизнь, ублюдок. Посмотрим, как ты будешь улыбаться утром, когда твои клиенты начнут плеваться.
Это был мелкий, бессмысленный, иррациональный акт вандализма. Бунт обиженного ребёнка против всего мира.
Собираясь уходить, он двинулся к двери, но в темноте зацепил бедром угол стола. Стопка бумаг с тихим шелестом поехала и рассыпалась по полу.
Дерьмо, прошипел он, замирая. Инстинкт велел немедленно бежать, оставив всё как есть. Но воровское любопытство, въевшееся в кровь, взяло верх. Рискуя быть замеченным, он нагнулся, собрал листы и подкрался к окну, в которое падал тусклый свет уличного фонаря. Он поднёс верхний лист к самому стеклу, чтобы разобрать написанное.
Он ожидал найти что угодно: двойную бухгалтерию, долговые расписки, свидетельства того, что эта идиллия построена на обмане. Он был готов к этому. Он хотел этого.
Но страницы были заполнены аккуратным, дотошным, почти каллиграфическим почерком. Приход. Расход. Цены на муку, дрожжи, масло. Всё сходилось до полупенни. Скучно. Честно.
Он перелистнул на последнюю страницу. Она была озаглавлена иначе. «На добрые дела».
Под заголовком шли записи:
«Три буханки в сиротский приют Св. Горация (безвозмездно)».
«Пять пенсов в фонд Городской Стражи для вдов и сирот (ежемесячно)».
«Сладкая сдоба для детей из Театра (после представления)».
И последняя запись, сделанная вчерашним числом, ещё свежими чернилами:
«Мешок муки Старику Ветрозвону с Кривой улицы. Безвозмездно. У него опять заложили инструменты».
Проныра смотрел на эту страницу. Потом его взгляд метнулся к мешку с сахаром, в котором теперь была соль. Потом снова на книгу.
Осознание обрушилось на него не как удар, а как медленно наполняющая его ледяная вода. Тяжёлая, неотвратимая.
Он не просто испортил утро счастливому человеку. Он нагадил в душу хорошему человеку. Человеку, который был лучше него во всех возможных смыслах. Человеку, который, возможно, завтра собирался отдать часть этого самого сахара, теперь смешанного с солью, каким-нибудь сиротам.
Он медленно опустил книгу на стол. Его руки, которые только что с такой уверенностью вскрывали замок и вершили свою мелкую месть, теперь казались чужими. Они ощущались порочными.