О, этот запах.
Густой, тёплый, как воздух в таверне у камина в первую промозглую ночь осени. Запах, который шептал, что сегодня тебя точно не выгонят на улицу. Запах горячего хлеба, дрожжей, растопленного масла и чего-то сладкого, уютного, вроде корицы или печёных яблок. Запах, которого не могло быть в гигиеничной ловушке Архимага. Запах, который был полной, оглушительной противоположностью небытию.
Проныра судорожно вздохнул, и этот аромат хлынул в лёгкие, утверждая его право на существование лучше, чем биение собственного сердца. Он сел, панически ощупывая себя. Руки, ноги, поношенная куртка с дыркой на локте всё было на месте. Целое. Не стёртое.
Что прохрипел он, поворачиваясь. Голос царапнул горло, чужой. Как? Он же мы же были
Смерть стоял рядом, невозмутимый, словно только что сошёл с омнибуса после приятной загородной прогулки. Он методично отряхивал невидимую пылинку с плеча своего безупречно чёрного плаща.
ОН ПОЧТИ ПРЕУСПЕЛ, констатировал Смерть, и его голос, как всегда, прозвучал в голове Проныры холодными, идеально ровными буквами. ЕГО ЛОВУШКА БЫЛА ПОСТРОЕНА НА ФУНДАМЕНТЕ ТВОИХ СТРАХОВ И АМБИЦИЙ. НА ЖАЖДЕ ВЕЛИЧИЯ И ПАНИКЕ ПЕРЕД ПРОВАЛОМ.
Проныра непонимающе моргал, пытаясь сфокусировать взгляд.
Но
НО В ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ, продолжил Смерть, делая едва заметную паузу, словно сверяясь с внутренним протоколом, ТВОЙ ОСНОВНОЙ ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ВЕКТОР ИЗМЕНИЛСЯ. ТЫ ПЕРЕСТАЛ БОЯТЬСЯ. ТЫ ПЕРЕСТАЛ ЖЕЛАТЬ. ТЫ ПРОСТО УСТАЛ.
Проныра молчал, переваривая услышанное. Устал? Да, чьи-то гномьи подштанники, он устал так, как не уставал никогда в жизни. Усталость была глубже костей, она пропитала саму его суть, став тяжелее собственного скелета.
ЕГО УРАВНЕНИЕ, заключил Смерть с оттенком почти академического удовлетворения, НЕ ИМЕЛО ПЕРЕМЕННОЙ ДЛЯ АБСОЛЮТНОЙ АПАТИИ. ТВОЁ ВНЕЗАПНОЕ, ПОДСОЗНАТЕЛЬНОЕ ЖЕЛАНИЕ ПРОСТОГО ПОКОЯ СОЗДАЛО ЛОГИЧЕСКИЙ ПАРАДОКС. ДЫРУ В ЕГО СИСТЕМЕ. МЫ ВЫПАЛИ ЧЕРЕЗ ОШИБКУ ОКРУГЛЕНИЯ.
Ошибка округления. Вся его жизнь, его страхи, его жалкая борьба просто погрешность в расчётах какого-то ублюдка в белоснежной мантии. От этой мысли во рту стало кисло.
Он поднялся, заставив себя оглядеться.
Они стояли на тихой, почти сонной улочке. Мостовая была выщерблена, но стабильна. Дома не мерцали. В воздухе не пахло ничем, кроме упомянутого хлеба и обычного, привычного букета ароматов Анк-Морпорка: влажный камень, подгнившие овощи где-то вдалеке и тонкая, едкая нотка самой реки Анк.
Это была нормальная реальность. Скучная. Целая.
Источник хлебного запаха нашёлся сразу. Небольшая пекарня через дорогу. Над дверью висела простая, вырезанная из дерева вывеска, на которой неумелой, но старательной рукой было выведено: «Проныра-Пекарь. Лучшие булочки по эту сторону Анка».
Проныра застыл. Его фамилия была редкой. Шанс совпадения стремился к нулю.
Дверь пекарни со скрипом открылась, и на порог вышел мужчина. Он был точной копией Проныры, только другой. Чуть шире в плечах, чуть полнее в лице, которое не было измождённым от вечной тревоги. Вокруг его глаз собрались добрые морщинки, а на кончике носа белело пятнышко муки. Он вытирал руки о фартук, который когда-то был белым.
Джим! Обед скоро! донеслось с крыльца соседнего дома.
Женщина, державшая за руку маленькую девочку, помахала ему. Ещё один мальчишка, постарше, выглядывал из-за её юбки, с любопытством разглядывая незнакомцев.
Пекарь поднял голову, и его лицо расплылось в улыбке. Это была не хитрая ухмылка вора, не циничная гримаса выжившего. Это была простая, искренняя, безмятежная улыбка счастливого человека. Он помахал в ответ.
Уже бегу, милая!
И он засмеялся.
Этот смех чистый, незамутнённый, лишённый всякой иронии ударил Проныру под дых с силой пинка стражника, подкравшегося сзади. Он отшатнулся, словно от пощёчины, и нырнул за угол, в спасительную тень.
Они наблюдали за ним почти час. Из-за штабеля пустых бочек, пахнущих элем и застарелыми сожалениями.
Проныра-Пекарь закончил работу, аккуратно запер дверь на тяжёлый засов, который выглядел надёжнее всех замков во Дворце Патриция. Он подошёл к своей семье. Подхватил на руки девочку и поцеловал её в макушку. Потрепал по волосам мальчишку, который тут же начал что-то возбуждённо ему рассказывать, показывая на ободранное колено. Он обнял жену, и они на мгновение замерли, прижавшись друг к другу, в той тихой, уверенной близости, о которой Проныра читал только в самых дешёвых и лживых романах.
Всё это было невыносимо.
Каждый его жест, каждая улыбка ощущались как личное оскорбление. В душе Проныры поднималось что-то горячее и едкое. Не зависть, скорее отвращение. Эта идиллия из мещанского сна не просто раздражала, она подрывала всю его философию. Если этот Проныра смог, значит, его собственная никчёмная, полная страха и мелких краж жизнь была не суровой необходимостью. Это был его личный, добровольный выбор. Он не был жертвой обстоятельств. Он был просто неудачником. Трусом.
Смотри на него прошипел Проныра, и его пальцы впились в край бочки так, что занозы вошли под ногти. Притворщик. Это же фальшивка. Декорация. Не бывает так.
ПОЧЕМУ. Голос Смерти был ровным, как поверхность замёрзшего озера. СТАТИСТИЧЕСКИ, ХОТЯ БЫ ОДНА ТВОЯ ВЕРСИЯ ДОЛЖНА БЫЛА ВЫБРАТЬ ПРОСТОЙ ПУТЬ.