Ну да! всхлипнул Свинина. Джем Фиггинс всегда был неряхой, он и доски для овощей с мясными путает! А Трюфло всю жизнь экономил на мясе, это все знают! Но но это же были наши маленькие, уютные секреты! Наши, гильдейские! Это было частью традиции! А теперь об этом знает каждая собака и, что хуже, каждая жена!
Ваймс потёр переносицу, чувствуя, как под кожей начинает пульсировать головная боль.
Меня не интересует ваша кулинарная этика, Свинина. Меня интересует, кто вытащил всё это на свет. У вас есть враги?
Враги? Герберт истерично хихикнул. Коммандер, я глава Гильдии Мясников Анк-Морпорка! У меня врагов больше, чем блох у уличной собаки. Но никто бы не стал работать так. Это это слишком чисто. Не похоже на Гильдию Пекарей, они бы просто подбросили нам дохлых крыс в фарш. Классика. А это это как будто нас вскрыли хирургическим ножом.
Он понизил голос до заговорщического шёпота.
Мы тут это, между нами наняли одного гнома. Репутационного брокера. Чтобы он ну почистил наш рейтинг. Накрутил фальшивых отзывов, типа «самые сочные отбивные по эту сторону Анка». Так теперь вообще ничего не разберёшь! Где атака «Летописца», а где наши неуклюжие попытки защиты Всё смешалось!
Когда Свинина, оставив после себя лужу пота и облако паники, ушёл, Ваймс долго сидел в тишине. Он смотрел на карту. Сапожники. Мясники. Это были не случайные цели. Это были столпы. Несущие конструкции. Тот негласный договор, по которому жил город: ты не спрашиваешь, из чего сделана твоя сосиска, а мясник не спрашивает, откуда у тебя деньги на неё. Люди должны были доверять, что их хлеб это хлеб, а их мясо это, по большей части, мясо.
«Летописец» разрушал не репутации. Он крошил на мелкие кусочки сам клей, который с трудом удерживал этот треснувший город от полного распада.
В то самое время, как первая свиная нога описывала в воздухе элегантную дугу над Мясным кварталом, Уильям де Ворд стоял на персидском ковре в кабинете своего отца. Из высокого готического окна был виден дым и суета, но здесь, в особняке на Скун-авеню, царили тишина и густой запах полированного дерева.
и ты должен понять, отец, что это лишь временные трудности! с жаром говорил Уильям, жестикулируя так, будто правил гранки будущей истории. Это болезнь
роста новой демократической парадигмы! Мы дали людям голос, и они они учатся им пользоваться!
Лорд Руперт де Ворд, старый аристократ с лицом, высеченным из холодного гранита, не отрывался от чтения финансового отчёта.
Уильям, сказал он, не поднимая глаз. Голос его был сухим, как прошлогодний лист. Я всегда считал, что твои газеты это простительная глупость. Но эта эта твоя «общественная чесотка» она обрушила акции Гильдии Мясников на семь пунктов.
Он наконец поднял на сына глаза, и в них не было ничего, кроме холодной арифметики.
Ты понимаешь, что наш семейный фонд вкладывал в них деньги? Ты не меняешь мир, мальчик. Ты просто портишь людям аппетит и методично разоряешь собственную семью.
Он снова уткнулся в отчёт, давая понять, что разговор окончен.
Займись уже чем-нибудь полезным. Например, женись на леди Мирабель. У её отца прекрасные свинофермы. Хотя, после твоих художеств, боюсь, и они потеряют в цене.
Уильям стоял, раздавленный и униженный. Весь его идеализм, его вера в Прозрачность и Дискурс, съёжились под ледяным взглядом отца до размеров мелкой, грязной монеты. Его великое творение, его «Перо», было не даром городу. Оно было отчаянным криком о признании, который никто не хотел слышать.
Ночь опустилась на город, но не принесла покоя. Анк-Морпорк гудел, как растревоженный улей. Ваймс сидел в своём кабинете. Стол был завален бесполезными отчётами, остывшей пиццей и пустыми кофейными чашками. Он чувствовал себя абсолютно, совершенно бессильным. Не мог поймать врага, которого нельзя увидеть. Не мог остановить хаос, который нельзя подавить дубинками. Не мог защитить город, который с радостным энтузиазмом пожирал сам себя изнутри. Его ярость перегорела, оставив после себя только холодную, едкую золу фрустрации.
Он подошёл к окну. Внизу, на площади перед участком, тускло светил фонарь. В его круге света стоял констебль Посети-Бандита-Без-Штанов. Он должен был патрулировать, но вместо этого лениво ковырял в носу и болтал с продавщицей чего-то жареного на палочке, что издавало подозрительный дым.
И в этот момент вся злость Ваймса на «Летописца», на де Ворда, на Витинари, на весь этот проклятый мир, катящийся в тартарары, нашла свою маленькую, конкретную, осязаемую цель. Констебля Посети.
Он не думал. Он действовал.
Тихо выйдя из кабинета, он спустился не по главной лестнице, а по узкой, скрипучей чёрной, которой пользовались только уборщики и капрал Шноббс, когда ему нужно было незаметно вынести что-то из вещдоков. Он выскользнул на улицу через заднюю дверь, как вор в ночи.
Ближайшая «Шепчущая доска» висела на стене гильдии сантехников. Тускло светящаяся язва на теле города. Её тихий, неразборчивый шёпот казался зловещим. Вокруг не было ни души.
Он подошёл к ней. Он увидел в её мерцающей поверхности не инструмент демократии. Он увидел идеальное орудие. Орудие Порядка. Его Порядка.