Ваймс! рявкнул Чудакулли. Кулак врезался в стол, и несколько книг на полке подпрыгнули от ужаса. Какого кракена здесь происходит?!
Утречка, Аркканцлер, устало произнёс Ваймс, делая мысленную пометку держаться подальше от посоха. Я так понимаю, вы уже ознакомились с утренней прессой.
Прессой?! взвизгнул Декан Продвинутого Волшебства, человек с лицом, навеки застывшим в выражении панической атаки. Это не пресса! Это это репутационный геноцид! Мои волшебники они в истерике! Профессор Румпель заперся в кабинете и отказывается выходить, потому что ему поставили одну крысу за «недостаточно загадочный вид»! Одну! Крысу! За вид!
Он говорит, что потратил тридцать лет на культивацию этого вида, всхлипнул другой декан, нервно теребя рукав своей мантии. Говорит, это его лучшая работа.
Так, Ваймс. Чудакулли
сократил дистанцию. Его глаза горели, как угли в адской кузнице. От него волнами исходил жар. Оставим прелюдии. У нас набор абитуриентов упал на сорок процентов. За одни сутки! Сорок! Родители боятся отправлять детей в университет с рейтингом в две с половиной крысы! Они говорят, в Селачии и то лучше! В Селачии, Ваймс! Они там до сих пор поклоняются молнии и думают, что электричество это просто её очень рассерженный призрак!
Ваймс вздохнул. Глубоко, мучительно. Он чувствовал себя единственным трезвым человеком на вечеринке, где все остальные перепутали галлюциногенные грибы с солёными орешками.
Аркканцлер, это просто слова. На доске. Их пишет какой-то ублюдок, которому нечем заняться.
Слова?! Чудакулли почти зашипел. В Ваймса ткнулся палец, с кончика которого сорвалась и с шипением погасла синяя искорка. Слова это то, из чего состоит магия, коммандер. Слова могут строить миры и могут стирать их с лица земли. И прямо сейчас какой-то анонимный щенок стирает с лица земли мой мир! Так что вот тебе мой ультиматум. Ты находишь эту чернильную сволочь. Быстро. Или я решу проблему сам.
Развернувшись, он подошёл к своему посоху и взял его в руку. Набалдашник вспыхнул тусклым, больным, малиновым светом.
У меня есть очень он сделал паузу, словно пробуя слово на вкус, очень большой огненный шар. Экспериментальный. И я, знаешь ли, не буду сильно беспокоиться, если он окажется «недостаточно ярким» или, гномьи зубы, «на двенадцать процентов тусклее, чем в учебнике». Я просто запущу его в сторону самой большой концентрации идиотизма в этом городе. А она сейчас, похоже, у этих твоих «Шепчущих досок». Ты меня понял?!
Вопрос был риторическим. Ваймс понял. Он понял, что у него очень, очень мало времени, прежде чем один очень могущественный и очень расстроенный волшебник прибегнет к старому доброму огненному правосудию. А когда такое случалось, отчёты потом приходилось писать месяцами. Если оставалось, чем писать.
Ночь в Анк-Морпорке это не тишина. Это просто другая аранжировка шума. Грохот телег уступает место шарканью одиноких шагов, пьяные вопли сменяются кошачьими ариями о несправедливости мироздания, а дневной гул переходит в тихий, маслянистый шёпот реки. В кабинете Ваймса к этому хору добавлялся шелест бумаги, скрип стула и тихое, сдавленное ругательство, когда его зажигалка в очередной раз издавала безнадёжный щелчок и умирала.
Его стол был полем боя, заваленным трупами отчётов. Кривые, неровные стопки бумаги свидетельства поражения здравого смысла. Разорение пекаря. Жалоба сапожника. «Мясные бунты», как их язвительно окрестила «Правда». А теперь паника в Незримом Университете. Рядом с официальными документами, написанными уставным слогом, лежали распечатки отзывов с «Пера». Капитан Моркоу принёс их, держа двумя пальцами, словно дохлую крысу. Буквы на них казались ядовитыми даже на вид.
Он читал их снова и снова. И снова. Пытался найти зацепку, ниточку, что-то материальное, за что можно было бы ухватиться. Но всё рассыпалось в пыль. Это было похоже на попытку надеть наручники на туман.
Его взгляд зацепился за отдельный листок, который он держал поодаль от остальных, словно тот был заразным. Копия его собственного анонимного отзыва на констебля Посети-Бандита-Без-Штанов.
«Констебль Посети-Бандита-Без-Штанов. Прибыл на место происшествия на 3 (три) минуты позже установленного норматива. Замечен в неслужебном разговоре с гражданским лицом в течение 7 (семи) минут. Эффективность выполнения прямых обязанностей вызывает обоснованные сомнения. 3 крысы».
Костяшки пальцев впились в глаза. Кофе в кружке давно остыл и теперь пах просто грязью. Он сдвинул листки вместе. Свой. И чужие.
«Хлеб Утренний восторг. Присутствует незначительное отклонение от традиционной рецептуры использована мука второго, а не высшего сорта, что влияет на послевкусие. Для неискушённого потребителя разница неощутима, но стандарт есть стандарт. 3 крысы».
«Демонстрационный огненный шар был на 12% менее ярким, чем указано в учебнике»
И по его спине, от затылка до поясницы, пробежал холод, не имеющий ничего общего со сквозняком из окна.
Это была та же музыка. Та же, мать её, мелодия.
Бездушное перечисление фактов. Одержимость цифрами три минуты, семь минут, двенадцать процентов. Холодное, высокомерное презрение к любой погрешности, к любому человеческому фактору. Убийственная логика, в которой малейшее отклонение от идеала приравнивалось к полному, сокрушительному провалу.