И, словно в подтверждение этих слов, во дворе раздался топот и окрик часового. В комнату вваливается запыленный, возбужденный до предела гонец:
Я из Лукичевского отряда. Нас окружили. Бьемся уже сутки. Патроны на исходе. Все просим помогите.
В руках гонца скомканная, исписанная второпях вкривь и вкось четвертушка грязной бумаги: «Товарищ Щаденко, выручайте. Мы окружены, но не сдаемся ждем помощи. Н. Харченко». Бумажка пошла из рук в руки.
Тут же Ефим Афанасьевич приказал мне:
Взять Каменский отряд, пулеметные тачанки, кавалеристов и как можно скорее идти на помощь осажденным товарищам. Тимофею Литвинову направиться вместе с отрядом и каждые три четыре часа доносить об обстановке.
Бойцов поднимаем по тревоге. Вскоре отряд уже стоял в ожидании приказа одни пешие, другие в седле. Знакомые, родные лица, с ними не раз доводилось участвовать в кровавых сечах. Вот сидит на тачанке, еле сдерживая коней, хмурый Прищепин, нагнувшись, возится у пулемета Прокофий Кравцов, рядом стоят Мария Семикозова, Пенкин. На рысях подкатывают два трехдюймовых орудия. Теперь все в сборе.
Через минуту выступили в поход. Кавалерия ушла вперед, пехотинцы задержались. Чтобы ускорить их движение, в хуторе Тавричанском взяли несколько подвод и марш дальше. Вскоре вдали послышался орудийный гул, а потом и очереди пулеметов. Выслав вперед и по бокам разведку, продолжаем движение. Через несколько минут разведчики сообщили: на Калмыковой горе с полсотни всадников.
Возникает вопрос: свои или чужие? На всякий случай сотня берет влево, чтобы обойти гору, но в бой не вступать. На подходе к высоте остановились. Конный взвод медленно двинулся навстречу группе всадников. На высоте нас заметили и стали подавать различные условные знаки. Это оказались конники из отряда Н. Харченко. Среди всадников находился и сам командир. Съехались, поздоровались, представились друг другу.
Помощь подоспела вовремя. Только подъехал весь наш кавалерийский отряд, орудия и тачанки, как белоказаки перешли в наступление.
Убедившись, что в открытой атаке не добиться успеха, они прибегли к хитроумной затее: погнали на наши окопы огромное стадо коров, волов и, смешавшись с ними, пригибаясь, двинулись вперед.
В бинокль мы отчетливо видели, как казаки шли в стаде, ведя своих коней под уздцы. Другая группа всадников, переправившись через узкую речушку, уже накапливалась в ближнем леске для броска.
Что же делать? беспокоился Харченко. Бить по стаду нельзя. Погибнет столько скота. Не стрелять значит, дать белоказакам возможность осуществить свою затею.
Отдав приказ кавалеристам приготовиться к бою и выйти поближе к лесу, я спросил Николая Васильевича:
А что, если попробовать ударить шрапнелью?
Давай, пробуй.
И вот Солдатов, подвинув к бугорку орудия, сам припал к панораме. Наводчик Морозов костит на чем свет стоит белоказаков:
Как же так, пойти на такую подлость. Тоже мне вояки, за коровьими хвостами прячутся!
Выстрел и над пыльной тучей, поднятой стадом, вырастает облако дыма разрыв. Звук его хлестнул оглушающе по прибрежным кустам, воде, оврагам, и стадо остановилось как вкопанное. Второй разрыв заставил коров повернуть назад, после третьего они бросились
вскачь к реке. Казаки пытались задержать стадо, хлестали животных нещадно плетками, хватали за рога, но от этого коровы стали еще неугомоннее. Вот они шарахнулись врассыпную, оставив на поле казаков. Тут-то и настала пора работать пулеметным тачанкам. Тройка добрых коней вынесла расчет Маруси Семикозовой прямо на заметавшихся по полю кавалеристов, на миг мелькнула в туче пыли ее белая косынка (опять-таки в белой!), и пулеметные очереди поглотили все звуки.
Прижатые к реке, к лесу, белоказаки метались, словно в западне, ища выхода. Те, что скопились в лесу примерно человек двести всадников, бросились на нашу пехоту, но кавгруппа перерезала им путь.
В топоте, пыли, криках я заметил офицера, показавшегося знакомым. Пришпорил дончака, бросился за ним и, когда мой конь сократил расстояние, опознал окончательно это был сотник Калмыков, сын местного богатея.
Привстав в стременах, рывком бросаю стальное жало клинка на втянутую в плечи голову сотника и вижу, как конь, всхрапнув дико, рванулся в сторону, унося в поле застрявшее в стремени безжизненное тело.
Крики красногвардейцев выводят меня из минутного оцепенения кавалерия белоказаков с тыла! Машу шашкой, показываю, как надо повернуть коней навстречу новой опасности, и бойцы устремляются на противника.
В такт стремительному бегу коня покачивается тело, ветер свистит в ушах, занемевшая рука сжимает до боли клинок. Глаза слезятся, вижу только, как навстречу обвалом несется черный клубок тел. Привычным, наметанным взглядом выбираю одного из них это мой, с ним суждено разделить судьбу: он или я! В какую-то долго секунды замечаю: смелый кавалерист приподнимается в седле, выносит далеко вперед сжатую в кулак руку шашки не видно. Перед моими глазами еще стоит искаженное страхом, перекошенное болью лицо Калмыкова, и кажется, что скачущий на меня конник тот же сотник.
Осталось какие-нибудь десять двадцать шагов до рубки, когда лошадь моего противника мгновенно встала, подняв облако пыли, а сам он как-то нелепо замахал руками и закричал: