Стоявший рядом фронтовик Яловой толкнул меня, возмутился:
Вот заливает! Брешет и не краснеет!
А ты скажи, зло бросил молодой казак, обращаясь к Минаеву, тебе-то приходилось видеть большевиков?
Конешное дело, видел, только вот не мастак говорить я.
А тут красоты не надо: правду нам подавай, она сама за себя скажет!
И только Яловой поднял руку, прося слова, сзади зашумели, понеслись голоса:
Тесно в школе, давай на площадь!
Айда митинговать к церкви!
За столом зашушукались. Потом объявили: собрание переносится на площадь.
Кто-то догадливый ударил в церковный колокол, и народ пошел гуртом. Представители власти растерялись: такого они не ожидали. Во что это выльется?
А площадь словно ширилась, гудела многоголосым хором. На тесной, наспех сколоченной трибуне Яловой. Мнет шапку, гладит, волнуясь, копну слежавшихся волос.
Я, друзья-товарищи, не большевик, но мне зазорно слышать такие речи про них. Большевики такие же люди, как и мы... и глаза у них такие... и рогов нету. Брешет на этот счет господин атаман! Сам своими глазелками видел.
Со страху атаману померещилось!
Крики одобрения подбодрили Ялового и он громко закончил речь:
Большевики правду кажуть! Землю надо брать и делить!
На трибуне представитель власти,
в кожанке. Выпятив узкую грудь, потрясает тонкими, жилистыми руками.
Мы, меньшевики, за народ. Правительство Каледина послало меня к вам с великой миссией. Мы должны покончить с комитетчиками. Тот, кто уже взял помещичью землю, пусть откажется и вернет ее хозяевам, иначе будем вынуждены вызвать для наведения порядка вооруженных казаков.
Последние его слова тонут в гневных выкриках площади, которую теперь не узнать: она бурлит, волнуется, полнится многоголосым шумом.
Арестовать нас собираетесь?!
Опять казак», как в пятом году, плетками пороть будут?!
До-о-о-ло-й!!!
Меньшевик пытался еще что-то сказать, но ему не дали. Крики заглушали его истеричный, сорванный голос. Человечек, скомкав речь, отошел в сторону.
Теперь над толпой взлетели десятки рук просят слова. По возбужденным, разгоряченным лицам вижу: пора выступить, сказать, иначе весь заряд уйдет на выкрики.
Воспользовавшись заминкой на трибуне, решительно расталкиваю толпу и выбираюсь вперед. Поднял руку. Сзади слышу крики:
Не давать ему слова!
Все ихние да ихние говорят, а нашим рот закрывают!
Мысленно ругнул себя, почему не снял погоны? Там, в пути, они требовались, поскольку кругом казачьи станицы, а здесь? Ясно: народ ненавидит золотопогонников, и это может помешать мне.
Заминка прошла, и Поливанов водит глазами по лесу рук, ища, видимо, кому бы дать слово из своих.
Вижу, как, заметив мою руку, блеснули надеждой глаза полковника. Еще бы подпрапорщик, с крестами, уж он-то скажет!
Несмотря на все протесты, Поливанов предоставляет мне слово. Поднимаясь на трибуну, слышу удивленные возгласы:
Так это ж сын Павла Яковлевича! Неужто переметнулся на сторону богатеев?
Священник, угодливо улыбаясь, посторонился, уступая место, представитель власти на лету поймал мою руку, жмет холодными костяшками, бормочет слова одобрения.
С трибуны площадь, словно на ладони: кипит, бурлит. Сотни пар глаз. Одни смотрят на меня с надеждой, ласковые, другие недоумевающие, с холодком недоверия. И все ждут.
Признаюсь, много раз приходилось мне выступать перед самой различной аудиторией, испытывать самые противоречивые чувства, волноваться, но никогда не переживал такого, как в тот памятный день. Пожалуй, тогда впервые понял, как велика ответственность человека, который говорит с народом, несет ему слова великой правды правды партии Ленина. Словно сквозь туман, увидел сотни лиц, почти физически ощутил ожидание, которым наполнена толпа. Поборов волнение, сделал шаг вперед и обратился к землякам с задушевным словом:
Товарищи! Площадь колыхнулась, пришла в движение. Как рядовой член партии большевиков, заявляю: все, что говорили эти господа про нашу партию, наглая ложь! Большевики борются за власть Советов, за власть рабочих и крестьян. Они хотят землю отдать крестьянам, а фабрики и заводы рабочим.
Долой христопродавцев! взвизгнул священник.
Вяжи его, большевика-супостата! кричал Поливанов и стал тянуть меня с трибуны. Из толпы метнулись ему на помощь еще несколько человек, но тут уже стояла плотная стена фронтовиков, среди которых находились Яловой, Белокобыльский, Моложавенко и мои братья Георгий, Прокофий, Яков, Леон. Ободренный помощью, я продолжал:
Распустить крестьянский комитет вам не удастся, господа хорошие, и нас угрозами вы не запугаете. Это удавалось вам, полковник Поливанов, раньше, и вы блестяще воспользовались своим правом сотни крестьян нашей вялости пошли с сумой по миру от ваших хороших дел. А теперь не выйдет: времена не те! В станице Каменской съезд фронтового казачества избрал ревком и вынес решение передать власть трудовому народу. Там созданы отряды Красной гвардии, куда вступили трудовые казаки, рабочие, иногородние. Пора и нам браться за дело: избрать Совет, организовать свой отряд для защиты родной власти. Предлагаю начать это дело сейчас же. Пока господа Поливановы не устроили нам девятьсот пятый год.