Встречи матери и дочери стали тайными, редкими и полными горечи. Они общались украдкой, как будто преступницы. Связь между двумя женщинами поддерживалась через Михаила Львовича Глинского, верного дядю и надежного друга. Через него Елена передавала матери деньги и лакомства с великокняжеского стола крохи, которыми она пыталась хоть на толику сгладить горечь ее положения. Устами дяди она просила у матери прощения за свою беспомощность и очень горевала из-за своей неспособности повлиять на решение непреклонного супруга.
Только после его смерти Елена Глинская смогла приблизить мать: вернула жить во дворец и доверила самое дорогое присматривать за внуками-княжичами. Анна Стефановна разделила эту почетную обязанность с боярыней Агриппиной Челядниной. И хотя рана, нанесенная когда-то великим князем, так и не смогла полностью затянуться, мать великой княгини обрела покой и умиротворение рядом с дочерью и внуками, в стенах дворца, который когда-то казался ей неприступной крепостью.
Однако горечь унижения была не единственной спутницей Анны Стефановны. Москва, златоглавая и величественная, изначально встретила ее не ласковым приветом, а настороженным, изучающим
взглядом. Москвичи, с их укоренившимися традициями и подозрительностью, казались непроницаемой стеной, готовой обрушиться на любого, кто осмелится нарушить их покой и привычный уклад жизни.
Шепот, тихий и зловещий, преследовал Анну Стефановну повсюду. Он витал в воздухе, проникал сквозь толстые стены Кремлевского дворца, отравляя даже самые светлые мгновения. О ее увлечениях ходили слухи, приписывая им нечто нечестивое и дьявольское. В каждом ее поступке, в каждом слове пытались найти скрытый смысл и зловещий умысел. Молва, словно клубок ядовитых змей, расползалась по Москве, обвивая имя матери великой княгини мрачными легендами. Говорили о ее знании колдовских трав, о тайных заклинаниях, о связи с темными силами. «Волхвование!» это слово произносилось вполголоса, но с такой ненавистью, что звучало как приговор, и преследовало Анну Стефановну, отравляя ей жизнь.
С первых дней в Кремле она поняла жестокую истину: в Москве достаточно одного неосторожного слова, одной искры, чтобы пламя ненависти вспыхнуло и уничтожило все дотла.
Рядом с ней у печи сидела Агриппина Челяднина молодая женщина с крупными чертами лица и статной фигурой. После приближения князя Телепнева-Оболенского она, его молочная сестра, служила в должности боярыни-мамки малолетнего государя и пользовалась при дворе всеми причитающимися ей привилегиями. Поговаривали, будто боярыня пользовалась особым расположением самого покойного великого князя, но Елена ни разу не уличила ее в связи с Василием III. Боярыня Челяднина все дни проводила с детьми и покидала княжичей только на ночь, оставляя их на попечение Анны Стефановны.
Между ними, на персидском ковре, расположились дети. Двухлетний княжич Юрий с интересом разглядывал свои пальцы, а четырехлетний Иоанн увлеченно пытался водрузить деревянный кубик на вершину башни, которую он строил на большой книге.
Елена Глинская опустилась в кресло с мягкими подушками, чувствуя, как тяжесть дня давит на плечи. Она сняла филигрань тонкую золотую диадему, украшенную мелкими драгоценными камнями и напоминающую ажурный узор. Встряхнув головой, с облегченным вздохом освободила от драгоценных шпилек густые темно-русые волосы, которые каскадом упали на плечи.
Есть ли весточки от Ивана Федоровича? упавшим голосом обратилась она к боярыне Челядниной.
Покамест нет еще ответила Агриппина.
Елена Глинская вопросительно подняла бровь.
но я могу немедля пойти и все разузнать!
Великая княгиня удовлетворенно кивнула.
Глава 11
Что стряслось, дочь моя? Лик твой черен, подобно темной ночи.
Авдотья Шуйская! Сил моих боле нет сносить ее! Она козни строит за спиной моей, сомнения в боярских сердцах сеет. Каждое ее слово как заноза в моем сердце, призналась Елена, стараясь говорить тише, чтобы не привлекать внимание детей.
Ясно, Анна Стефановна многозначительно вздохнула. Даже я слыхала шепоты о ее недовольстве. Она мнит тебя достойной великокняжеского престола и нисколько не скрывает оного.
Мне б взять да в темницу ее пусть там грезит о престоле, сколь ее душе поганой угодно! Ан нельзя: сие даст повод Василию Шуйскому поднять мятеж против меня, стоит мне допустить хоть малую опрометчивость.
Так не допускай оного.
Легко сказать! Елена Глинская нетерпеливо откинулась в кресле, уронив голову на спинку. Ты бы слышала, сколь много яду источали ее мерзкие уста, сколь великая злоба пылала в очах ее бесовских! Намеренно измыслила поклеп (безо всякого сомнения, по наущению мужа своего презренного Василия Васильевича!) о бесстыдном холопе: будто бы он речи крамольные обо мне повсюду плескал, за что и лишился языка своего поганого. Ах, какая забота о чести моей! И все сие Авдотья источала при всех боярынях
еле сдержала я гнев, дабы тут же не покарать княгиню за то, что посмела глаголить экое.