Каждый раз, отправляясь на розыски пушкинских реликвий, Лаврентьев тешил себя мечтой: а вдруг именно ему посчастливится найти этот талисман поэта
Пускай же ввек сердечных ранНе растравит воспоминанье.
Прощай, надежда, спи, желанье,
Храни меня, мой талисман,
Полдороги Лаврентьев с литературоведом вспоминали те далекие двадцатые годы. Сосед по купе жадно слушал эти разговоры о первых годах революции, когда его еще на свете не было. И само собой расшифровалось почти все, что насторожило Лялю, услышавшую в парке обрывки фраз.
Наконец открылась и тайна «двадцать третьего номера». Оказывается, Лаврентьев впервые встретился и познакомился с этим пушкинистом на выставке художников Пролеткульта в том же здании бывшего Английского клуба.
На полотнах были силуэты фабричных зданий; портреты изображали лицо как сумму мускулов; на иных картинах авторы пытались красками передать стук машин. В муках поисков, сквозь лес ошибок, на ощупь пробивались ростки нового искусства.
Ошарашенный, стоял Лаврентьев перед полотном, где на фоне снега были
нарисованы пушкинские бакенбарды, офицерские эполеты, два пистолета и над всем этим оловянный глаз Николая. Картина называлась «Дуэль Пушкина».
«Боже мой, кто автор?» спросил тогда человек, стоявший рядом с профессором Лаврентьевым и оказавшийся молодым пушкинистом, учеником Щеголева.
Профессор и пушкинист стали искать подпись. Они прочли: «Автор номер двадцать три». Фамилии художников на всех выставленных полотнах были заменены номерами
Анатолий представил себе, как захохочет Троян, когда он доложит ему о результатах своей поездки.
Посылая Анатолия, полковник объяснил лейтенанту, что его задача не только наблюдать, но и охранять Лаврентьева. Не исключено, что вокруг академика враги расставляют свои сети.
Разговоры в купе затянулись за полночь. Наконец старики улеглись.
Анатолий занимал верхнюю полку, откуда ему был хорошо виден спящий Лаврентьев. Но Сергей Иванович не спал.
Воспоминания тридцатипятилетней давности растревожили его, и теперь, как это все чаще случалось с Лаврентьевым, им снова овладела грусть от сознания, что пошел семидесятый год жизни.
Не о приближении смерти думал Сергей Иванович. Его волновали многие не только незавершенные, но еще даже и не начатые дела.
Говорят о школе Лаврентьева. Да, у него иного последователей. Его ученики работают на кафедрах а университетах и институтах, в музеях, руководят экспедициями. Однако в самом Эосе, которому он отдал часть своей жизни, кто примет у него эстафету?
Добрую славу снискали себе его старые и новые работы об Эосе. Но ведь он раскопан меньше чем наполовину. Самое важное и интересное впереди. Кто же продолжит там работу?
Шелех? Он тоже стар, да если б и был помоложе, все равно это ему не по плечу.
За последние годы многого добилась Оксана. Лаврентьев радовался ее успехам. Она пока знает меньше Шелеха, и опыта у нее меньше. Но у человека есть та искра божья, которая обещает разгореться в пламя настоящего творчества. И диссертация у нее, не в пример десяткам других, которые прошли через руки Сергея Ивановича, сделана самостоятельно мыслящим человеком, ищущим новые пути в науке. Это не триста страниц с описанием черепков, строительных остатков, с аналогиями, пусть даже добросовестно подобранными и к месту приведенными. Это страницы живой истории Эоса в начальную пору его существования, прочитанные не просто раскопщиком, а вдумчивым историком.
А ведь сколько ремесленников с ученым видом занимает места тех, кто способен отдать науке всю жизнь. Вскочили па академическую подножку, уцепились за звание, как за поручни, и едут
Нахлынувшие мысли не давали ему заснуть. И многое из того, что через два дня академик Лаврентьев произнес в мраморном зале заседаний Академии, родилось в эту ночь в вагоне прямого поезда, который шел из Южноморска в столицу.
Разговор в урочище Ста могил
Несколько последних дней, по многу часов не разгибая спины, Оксана с ассистентами сантиметр за сантиметром расчищала остатки мозаичного пола. Скальпелями, ланцетами они осторожно соскабливали грунт с мозаики и кисточками сметали земляной прах. Если мозаика непрочно сидела в своих известковых гнездах, пыль сдували ручным кузнечным мехом. Эта работа требовала осторожности хирурга, точности часового мастера и терпения резчика по кости.
Сегодня, когда удалили последние крупицы грунта, открылся выложенный из разноцветной морской гальки причудливый ковер; в котором сочетались изображения мифических животных с растительным орнаментом.
Оксана сидела на стульчике, держа на коленях чертежный планшет с приколотым листом миллиметровки.
Сколько? крикнула она.
Сто двадцать три, ответил практикант.
А от юго-западного угла?
Ляля обошла мозаику и приложила ленту рулетки к деревянному колышку.
Двести пятнадцать.
Невозможно чертить, сказала Оксана, делая накалившимся от зноя циркулем засечку на плане. Пусть немного сядет солнце.
Ляля со своим напарником мигом выбрались наверх.
Оксана Васильевна, пойду окунусь, сказал практикант.
Пропадаю от жары! Одного археолога, погибшего от солнечного удара во время раскопок в Дельфах, уже занесли в историю. Я не хочу быть вторым.