Почему так произошло?
Во-первых, недопонимание того, от чего мы собственно пытались уйти, то есть природы советской экономики.
Во-вторых, ошибки, допущенные при определении содержания и последовательности мер экономической и социальной политики.
В-третьих, это то, что истинные интересы и мотивы власти по большому счету не были связаны с декларировавшимися целями создания прозрачной и конкурентной рыночной экономики и обеспечения минимальной социальной защиты населения.
И наконец, в-четвертых (и это подход к самому глубинному слою, которому и будет посвящена значительная часть статьи), способы и методы ведения реформ, то, как они осуществлялись, как полностью игнорировались не только особенности объекта реформ, но и их субъекта, его историческая и культурно-психологическая составляющая.
Коротко проанализируем первые три группы причин,
а четвертую рассмотрим особо.
Прежде всего, почему-то считалось аксиомой, что в принципиальном плане советские «социалистические» предприятия ничем не отличались от классических капиталистических фирм, и единственное, что требовалось сделать для формирования на их базе эффективно работающей рыночной экономики это передать их в частную собственность и освободить от директивного планирования.
Между тем, советские предприятия были специфическим экономическим явлением, к которому неприменимы абстрактные положения теории капиталистической фирмы, теории конкуренции, основ корпоративного управления и т.д. Никогда (во всяком случае со времени сворачивания НЭПа) эти предприятия не были самостоятельным хозяйствующими субъектами: это были просто своего рода большие цеха, звенья большой системы государственного планового хозяйства, принципиально неспособные в течение считанных месяцев, как этого ожидали реформаторы, трансформироваться в самодостаточные экономические агенты, способные эффективно выполнять все функции фирмы в традиционном капиталистическом хозяйстве. Не было у них для этого ни средств, ни условий, ни (что не менее важно) предыстории. Приватизация в этом плане ничего не меняла формальный юридический статус можно сделать каким угодно, но реальную мотивацию и содержание экономического поведения хозяйствующего субъекта определяет не статус, а природа этого субъекта и те реальные условия, в которые он оказывается поставлен. Кроме того, внутри отраслей производственная структура советской экономики была выстроена таким образом, что основным ее принципом был монополизм. Говоря языком экономической теории, в системе, где конкуренция считалась формой растраты ресурсов, вся логика построения производственных и распределительных систем базировалась на принципе монополии как идеала эффективности и исключала возможность ее функционирования на иных, нежели директивное планирование, началах. В сущности, практически неразрешимые проблемы, с которыми сталкиваются все это время попытки реформировать газовую отрасль, электроэнергетику, железные дороги и связь (это лишь наиболее яркие примеры, которые у всех на слуху) в большинстве своем коренятся в заложенной в советское время производственной структуре в этих сферах. Между тем, все это, пусть и в менее ярко выраженной форме, было характерно для любой крупной отрасли. Ни в металлургии, ни в химической промышленности, ни в какой-либо другой основной отрасли промышленности на конец 1980-х гг. не было условий для мгновенного (по историческим меркам) возникновения конкурентной среды, которая если бы и не выполняла роль механизма, обеспечивающего повышение эффективности, то хотя бы дисциплинировала субъекты новоявленного российского капитализма.
Власти также неявно исходили из допущения, что в стране скрыто существовали некие ресурсы капитала, которые с отменой государственной монополии на деятельность и директивного планирования, должны были стать источником финансирования инвестиций и роста производства. На каком основании делалось такое допущение загадка. Все программы капиталовложений в экономике СССР последних советских десятилетий определялись директивно и главным образом в натурально-вещественной форме. Никакой аккумуляции и перераспределения капитальных ресурсов посредством денежной системы не происходило за пределами ограниченной сферы личного потребления денег как таковых вообще не существовало, были лишь учетные записи административно осуществляемого перемещения ресурсов, выраженные в рублях как неких условных учетных единицах. Соответственно, Госбанк СССР и его специализированные подразделения не имели ничего общего с банковским сектором в зрелой рыночной экономике, за исключением исторически унаследованного названия. Соответственно, не было никаких оснований предполагать, что подобная система окажется в состоянии финансировать рост экономики огромной страны. Тем не менее, реформаторы первой волны, похоже, всерьез принимали советские спецбанки за банки, бухгалтерские проводки за движение капитала, а учетные записи за деньги. Кстати, как это не парадоксально, при этом те рубли, которые единственно и обладали свойствами реальных денег заработная плата и сбережения населения, те же реформаторы посчитали за чистую условность и фактически отменили в первый же месяц своих реформ (но это уже другая тема).