- На самом деле, я сохранился еще лучше, - загадочно ответил «дедок», не отпуская руку собеседника, и тут по его лицу словно прошла волна, полностью меняющая все черты. Исчезли седые волосы, превращаясь в густые каштановые прядки, морщинистый подбородок стал гладким и твердым на вид. Темные мешки и четкие морщины вокруг глаз исчезли, словно растворившись в коже. Даже одежда изменилась! Теперь перед Орловым стоит спортивный молодой человек лет двадцати пяти с пронзительно-ясным, оценивающим взглядом. Чем-то этот взгляд отдаленно напоминает самого академика Мельникова, причем сходство не родственное, а скорее духовное, интеллектуальное. Поразительно!
- Ловко, - спокойно сказал Орлов, не отводя взгляд. Страха он не испытывает, на покушение это не похоже, но куда деть любопытство? - Значит, это именно вы хотите со мной поговорить?
- Простите за этот маскарад, Николай Витальевич, - совершенно молодым голосом произнес Иван Родин. - Я расскажу, зачем он понадобился. Поверьте, мы не зря похитили у вас столько времени.
- Камеры выключены? - вдруг спросил Мельников.
- Да, - подтвердил Иван до того, как Орлов успел сказать хоть слово. - Видео выключили минуту назад. Только что вырубили и звук тоже.
- Откуда вы знаете? - искренне полюбопытствовал Орлов, и замер, увидев, как в зрачках Ивана Родина разом вспыхивают фиолетовые ободки.
- Я это прекрасно вижу, иначе мы бы не разговаривали, - проинформировал Иван, и ободки в его глазах опять погасли. - Давайте присядем, и я начну рассказ.
Сдвинув три кресла, они сели так, чтобы видеть друг друга. Орлов уже сейчас чувствует, что его жизнь может круто перемениться. Он чувствует, что этот странный Иван Родин, хоть и кажется вполне «своим», но есть в нем и что-то чужое. Скорее даже, не чужое, а другое, непривычное, непознанное. Но ничего угрожающего или негативного. В нем чувствуется, если угодно, бездна пространства и времени, как сказал однажды герой прочитанной им в детстве книги.
Всего через час Орлов даже удивился, насколько кстати эта цитата пришла ему в голову.
Вашингтон, Белый Дом, Овальный кабинет, август 1957 года
причем по открытой линии и не откладывая. Что задумали эти хитрые коммунисты на сей раз? Ладно, поговорим, почему бы не поговорить?
Буркнув Никсону «через четверть часа» и дождавшись, когда ушастая голова госсекретаря скроется за дверью, президент задумался, мысленно вернувшись в только что пережитый сон, начало которого ему даже понравилось. Тысячи бомбардировщиков тучами поднимались в небо с многочисленных баз в Европе и брали курс на восток. Путь им преградили закаленные в небе Кореи советские истребители, но опытных пилотов оказалось слишком мало, и техническое оснащение не всегда на высоте, и связь часто подводит
Армады Запада прорвались сквозь отчаянно сражающийся заслон, и, один за другим, с запада на восток, горели в ядерном огне советские города. На земле у Советов дела шли получше, но при господстве сил Запада в воздухе это не могло продолжаться долго, и коммунистов начали отжимать по всем фронтам. И тогда случился поворот, превративший близкую победу в кошмар.
Где-то в бескрайних глубинах русских лесов, куда не каждый У-2 долетит, сработали гигантские механизмы, открывшие бетонные колодцы шахт, и над их жерлами взмыли в небо на столбах пламени ракеты. И были их сотни, и была у них межконтинентальная дальность, и несли они страшные мегатонные боеголовки. И всего через тридцать-сорок минут перестали существовать все крупные европейские и азиатские базы Запада вместе с техникой, персоналом, городами и странами, их приютившими. А потом настал черед американских городов, потому что точности у этих ракет маловато, и бьют они, в сущности, по площадям, то есть по городам и людям.
И стало уже неважно, что нет больше Москвы и Ленинграда, Свердловска и Харькова, и что где-то на выжженной земле Европы, задыхаясь в радиоактивной пыли, все еще бьются насмерть сотни тысяч обреченных солдат. Все это уже не имеет значения, потому что нет больше Вашингтона и Нью-Йорка, нет Лос-Анджелеса, нет Хьюстона и Сан-Диего. Ничего больше нет.
Президент тяжело поднялся с кресла, стряхивая остатки жуткого сна. При Трумэне, может быть, и стоило попытаться ударить первыми. У Советов не было Бомбы, половина страны лежала в руинах после войны, стратегическая авиация отсутствовала как класс. А ведь даже тогда мы не посмели ударить, хоть был план «Дропшот» и другие, и с тех пор проработки первого удара никогда не прекращались. Но сейчас-то какой в этом смысл? У русских теперь тяжелая ракета и спутник на орбите, а стали бы они так снижать секретность, если ракета не стоит на вооружении в массовом порядке? Ведь до объявленного в июне испытательного пуска секретность была тотальная, а имена конструкторов до сих пор неизвестны, ну не академик же Седов в своем кабинете все придумал, в самом деле!
Недавно президент говорил с этим бывшим наци, Фон Брауном, гением и злодеем в одном лице, и спрашивал его, что он думает о русской ракете. Тот ответил, не моргнув глазом: триста-четыреста тонн стартовой массы, забрасывает две - две с половиной тонны, или еще раза в полтора больше, если ракета трехступенчатая. Президент неплохо разбирался в технике и ухватил суть. Выслушав советников, утверждающих, что термоядерную боеголовку в две с половиной тонны глупые коммунисты никогда не сделают, он выгнал всех вон и пригласил в кабинет еще одного гения, Эдварда Теллера.