Длинные тени домов, деревьев, заборов ложились красиво по светлой пыльной дороге На реке без умолку звенели лягушки на улицах слышны были то торопливые шаги и говор, то скок лошади; с форштата изредка долетали звуки шарманки: то виют витры , то какого-нибудь «Aurora-Walzer».
Я не скажу, о чем я задумался: во-первых, потому, что мне совестно было бы признаться в мрачных мыслях, которые неотвязчивой чередой набегали мне в душу, тогда как кругом себя я замечал только веселость и радость, а во-вторых, потому, что это нейдет к моему рассказу. Я задумался так, что даже не заметил, как колокол пробил одиннадцать и генерал со свитою проехал мимо меня.
Торопливо сев на лошадь, я пустился догонять отряд.
Арьергард еще был в воротах крепости. Насилу пробрался я по мосту между столпившимися орудиями, ящиками, ротными повозками и шумно распоряжающимися офицерами. Выехав за ворота, я рысью объехал чуть не на версту растянувшиеся, молчаливо двигающиеся в темноте войска и догнал генерала. Проезжая мимо вытянувшейся в одно орудие артиллерии и ехавших верхом между орудиями офицеров, меня, как оскорбительный диссонанс среди тихой и торжественной гармонии, поразил немецкий голос, кричавший: «Агхтингхист, падай пааааль-ник!» и голос солдатика, торопливо кричавший: «Шевченко! поручик огня спрашивают».
Бо льшая часть неба покрылась длинными темно-серыми тучами; только кое-где между ними блестели неяркие звезды. Месяц скрылся уже за близким горизонтом черных гор, которые виднелись направо, и бросал на верхушки их слабый и дрожащий полусвет, резко противоположный с непроницаемым мраком, покрывавшим их подошвы. В воздухе было тепло и так тихо, что казалось, ни одна травка, ни одно облачко не шевелились. Было так темно, что на самом близком расстоянии невозможно было определять предметы; по сторонам дороги представлялись мне то скалы, то животные, то какие-то странные люди, и я узнавал, что это были кусты, только тогда, когда слышал их шелест и чувствовал свежесть росы, которою они были покрыты.
Перед собой я видел сплошную колеблющуюся черную стену, за которой следовало
несколько движущихся пятен: это были авангард конницы и генерал со свитой. Сзади нас подвигалась такая же мрачная масса; но она была ниже первой: это была пехота.
Во всем отряде царствовала такая тишина, что ясно слышались все сливающиеся, исполненные таинственной прелести звуки ночи: далекий заунывный вой чакалок, похожий то на отчаянный плач, то на хохот, звонкие однообразные песни сверчка, лягушки, перепела, какой-то приближающийся гул, причины которого я никак не мог объяснить себе, и все те ночные, чуть слышные движения природы, которые невозможно ни понять, ни определить, сливались в один полный прекрасный звук, который мы называем тишиною ночи. Тишина эта нарушалась или, скорее, сливалась с глухим топотом копыт и шелестом высокой травы, которые производил медленно двигающийся отряд.
Только изредка слышались в рядах звон тяжелого орудия, звук столкнувшихся штыков, сдержанный говор и фырканье лошади.
Природа дышала примирительной красотой и силой.
Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных? Все недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой этим непосредственнейшим выражением красоты и добра.
VII
Скажите, пожалуйста, что это за огни? спросил я шепотом у татарина, ехавшего подле меня.
А ты не знаешь? отвечал он. Не знаю.
Это горской солома на таяк связал и огонь махать будет.
Зачем же это?
Чтобы всякий человек знал, русской пришел. Теперь в аулах, прибавил он, засмеявшись, аи-аи томаша идет, всякий хурда-мурда будет в балка тащить.
Разве в горах уже знают, что отряд идет? спросил я.
Эй! как можно не знает! всегда знает: наши народ такой!
Так и Шамиль теперь сбирается в поход? сказал я.
Йок , отвечал он, качая головой в знак отрицания. Шамиль на похода ходить не будет; Шамиль наиб пошлет, а сам труба смотреть будет, наверху.
А далеко он живет?
Далеко нету. Вот, левая сторона, верста десять будет.
Почему же ты знаешь? спросил я. Разве ты был там?
Был: наша все в горах был.
И Шамиля видел?
Пих! Шамиля наша видно не будет. Сто, триста, тысяча мюрид кругом. Шамиль середка будет! прибавил он с выражением подобострастного уважения.
Взглянув