А Марк, несмотря на видимое желание Ксении сблизиться с ним, стать на дружескую ногу и осчастливить юношу своими умными разговорами, не только не просветлел от такого счастья, но систематически и упорно уклонялся от всякой интимности и словно игнорировал девушку и два года назад, когда готовил Бориса, будучи студентом, и потом, когда изредка иногда заходил к ним. Постоянно холодно вежлив, приличен и ни малейшего желания хоть когда-нибудь высказаться, поговорить с ней, обратить на себя ее милостивое внимание!
Это, признаться, сперва удивило, а потом раздражило самолюбивую, гордую Ксению, искавшую «интересных» людей и не находившую их у себя в доме, раздражило и как девушку, считавшую себя умной и бесконечно выше окружающих, и как женщину, инстинктивно желавшую
нравиться. И она, в свою очередь, стала относиться к Марку с полнейшим равнодушием, словно бы в ее глазах он был какая-то «мебель», и втайне, признаться, рассчитывала, зная хорошо мужчин, что это, наконец, заставит Марка хоть сколько-нибудь заинтересоваться ею и узнать, что она за человек.
Но, к изумлению и надо правду сказать к досаде Ксении Васильевны, этот загадочный и молчаливый юноша, лаконический и несколько решительный в своих редких приговорах, видимо уверенный в себе, нисколько не изменился и после перемены обращения Ксении, точно ему было совершенно безразлично, как она к нему относится.
Чувствовалась какая-то сила в этом человеке, и его самоуверенность, сдержанность и его полное равнодушие невольно импонировали и разжигали в Ксении любопытство. Среди разных пошляков он действительно казался «интересным», этот серьезный, замечательно красивый Марк со своим спокойно-ироническим взглядом больших черных глаз.
В последнее время Ксения иногда о нем думала и с досадой ловила себя на мыслях о нем. Разумеется, и в помыслах она не представляла себе возможности выйти замуж за такого мальчишку. Но этот «мальчишка» словно дразнил ее, и в минуты, когда пошаливали ее нервы, никто другой, кроме Марка, не появлялся в ее не всегда целомудренных мечтах Это ее злило Она старалась не думать о нем и все-таки думала И все ее существо трепетало в какой-то сладкой истоме, когда этот румяный и кудрявый юноша сжимал ее в своих объятиях во время томительно жгучих грез бессонных ночей и беспричинных слез, тихо, слеза за слезой, скатывающихся по заалевшим щекам девушки.
После таких «шалостей нервов», как называла Ксения эти грезы, она, при встрече с Марком, бывала еще холодней, чем обыкновенно, словно негодуя, что этот «мальчишка» смел хоть и втайне обеспокоить ее великолепную, уравновешенную и трезвую особу.
И теперь, разгуливая по комнате и думая о Марке, о котором напомнил отец, она должна была сделать усилие над собой, чтобы изгнать его из своей головы, и, надменно прищурив глаза, прошептать вслух не без раздражения:
Слишком много чести!
«Пора, однако, выбрать мужа!» подумала она и решила сегодня вечером серьезно наблюдать Павлищева и основательно пококетничать с «будущим министром».
Взглянув на часы, она подавила пуговку звонка, и когда явилась горничная, попросила ее принести шляпку и перчатки и приказать подавать карету. Она обещала быть до двенадцати у девушки, для которой взяла у отца деньги, и, аккуратная, боялась опоздать.
XII
И Марья Евграфовна, растроганная и благодарная, с глазами, полными слез, горячо пожимала руку Павлищеву, приехавшему к ней проститься, выражая ему добрые пожелания и благодаря за сына. Тронутый ее благодарностью и этим полным забвением его вины, Павлищев невольно подумал, что изо всех женщин, с которыми он встречался, только одна эта его искренно любила и, кажется, готова снова полюбить, сделай он только попытку. При взгляде на ее хорошенькое лицо, дышавшее свежей, здоровой красотой и выражением чистоты и целомудренности, у Павлищева в голове, как и в первое свидание, пробежала мысль: «не оставить ли ее в Петербурге?»
К тому же и увлечение Павлищева пикантной блондинкой после месяца частых свиданий стало остывать. Слишком оно дорого ему уже стоило и грозило дальнейшими тратами. И то за месяц она перебрала не мало денег и надоедала разными просьбами о сестрах и братьях, которых у нее оказалось подозрительно много. И вообще она была «проблематическая» дама, и, конечно, не один Павлищев пользовался ее благосклонностью. Он это понимал. Сделать же ее своей содержанкой, для этого нужны не такие средства,
какими он располагал. И этот странный, почти отсутствующий муж-чиновник, и роскошь обстановки ее квартиры, и эти постоянные какие-то «дела», которыми она занималась, все теперь казалось Павлищеву не совсем понятным и довольно странным. Эта очаровательная женщина уж через чур была деловита, юрка и таинственна и в качестве вакханки была такой же умелый и ловкий делец, каким была, казалось, и в жизни. Она умела «подать себя», умела «заинтересовать» самого развращенного мужчину, но во всем этом цинизме было что-то расчетливо отталкивающее. Павлищеву хотелось в «амурах» немножко поэзии, немножко любви или, по крайней мере, иллюзии
А когда он заговаривал об этом с Анной Аполлоновной, та посмеивалась и говорила, что такая «роскошь» слишком дорого стоит для желающего ее безраздельной любви. Надо «вознаградить» мужа, удалив его куда-нибудь подальше в провинцию на порядочное место, надо предварительно «обеспечить» ее (она готова половину наличными, а половину векселями с каким-нибудь надежным бланком) и давать ей приличные средства.