Такие алжирцы всегда бродят мимо больших кафе с неизменными цветными ковриками, иногда с довольно дрянными мехами или даже с поддельными жемчугами и бусами, но главное, конечно, с коврами. Бродят они также по модным пляжам, где довольно нелепо предлагать товар голым людям. Ну на что голому ковер или лисья шкура? Да и кошелька на голом нет.
И никто, между прочим, никогда не видел, чтобы у такого алжирца кто-нибудь что-нибудь купил. Существование их для всех загадка. Многие склонны даже видеть в них шпионов, но что можно около кафе шпионить? Какие оперативные планы можно продать неприятелю? Загадка.
Вот с таким алжирцем долго посмеивался Гастон. Под конец сказал:
Я хочу совсем крошечный коврик, беленький.
И засмеялся, глядя алжирцу прямо в глаза.
Меньше этих сейчас нет, серьезно ответил тот. Дайте задаток полтораста франков.
Сто! сказал Гастон.
Алжирец перекинул свои ковры на руку и стал медленно отходить.
Он сейчас вернется, шепнул Наташе Гастон.
И действительно, алжирец постоял посреди улицы, посмотрел во все стороны, снова подошел к их столику и, сняв с плеча небольшой коврик, поднес его к Гастону. Тот дал ему сто франков и стал щупать коврик. Потом алжирец быстро вскинул коврик снова на плечо и ушел, не оборачиваясь.
В чем же дело? удивилась Наташа.
Ей показалось, что он сунул в руку Гастону крошечную записочку.
Вам письмо?
Да. От одной интересной испанки.
Отчего же вы не читаете?
Нельзя.
И нагнувшись к ней, шепнул:
Кокаин.
Разве вы нюхаете кокаин?
Нет, это я не для себя. Это для одного знакомого. Он его продает и получает в десять раз больше.
А вы знали раньше этого алжирца?
Ну конечно.
Странный этот Гастон! Впрочем, он так много врет, что, может быть, и не знал раньше этого алжирца. А может быть, это и не кокаин, а действительно записка.
Милый Гастон, сказала она. Если бы вы врали не постоянно, то было бы интереснее. Я бы тогда угадывала, что правда, что ложь.
Гастон стал серьезным, как будто обиделся. Потом сказал:
Если бы вы могли быть моей подругой, у меня никогда не было бы тайн. То есть почти никогда. Ведь вы тоже не всегда говорите правду. Разве вы не выдавали себя за богатую англичанку?
Опомнитесь! Я ни слова не сказала.
Не сказали, но и не разубеждали меня. Вы, между прочим, говорили: «мой шофер», «моя машина»
Точно так же я сказала бы «мое такси»
Он засмеялся:
Видите, как неприятно, когда вас уличают во лжи! А по отношению ко мне вы только этим и занимаетесь!
Наташе показалось, что он сердится, и она смущенно взглянула на него. Нет, он, по-видимому, и не думал сердиться. Он посмотрел ей прямо в глаза и засмеялся.
Ну как вы не понимаете, сказала Наташа. Ведь это тогда была просто шутка, забава, а не обман.
Ну вот, вот, ведь и я тоже шучу и забавляюсь.
А будет ли когда-нибудь правда? спросила Наташа и сама смутилась,
точно вопросом этим выдавала какое-то свое желание, какие-то надежды на дальнейшие встречи, на более сердечные и искренние отношения.
Он ничего не ответил на ее вопрос, только молча поцеловал ей руку.
Они расстались, не условливаясь о новой встрече, но на другой день он снова ждал ее на улице.
И они снова обедали вместе и вечер провели в кинематографе.
Вы, кажется, целый день свободны, Гастон? спросила Наташа. У вас нет сейчас определенных занятий?
Наоборот, я очень занят. У меня масса дел.
Каких?
Комиссионных. Я занимаюсь комиссионными делами. Вот мне сейчас поручили продать один дом. Я на этом деле смогу заработать несколько десятков тысяч. Даже еще больше.
Наташа посмотрела на его детский рот с надутой верхней губой, на розовые щеки.
Не похожи вы, Гастон, на солидного дельца. Сколько вам лет?
Гораздо больше, чем вы думаете, обиженно ответил он. Мне уже под тридцать. Я знаю, я очень моложав, но стоит мне надеть очки я сразу делаюсь на десять лет старше.
А вы носите очки?
Нет.
Она засмеялась, но от разговора этого легла ей на душу легкой пленкой печаль.
«Под тридцать. Двадцать три? Двадцать четыре?.. А мне тридцать пять».
И тут же совершенно ясно видела полную неосновательность своей печали. Не все ли ей равно? Не так она стара, чтобы грустить об ушедшей юности. А если ему даже двадцать, то ей-то какое до этого дело? Пусть хоть пятнадцать. Ведь не замуж же ей за него выходить?
Мысль была совершенно ясная и дельная, но тихой печали с души не сняла.
На другой день перед уходом из мастерской она долго прихорашивалась перед зеркалом и слегка подрумянилась. «Конечно, не потому, что Гастону третий десяток, а просто так. Захотелось»
И, выйдя из подъезда, пошла не как всегда ленивой и усталой походкой, а легко, быстро, прямо, словно показывала покупательницам новую спортивную модель.
Она дошла до конца улицы, вернулась, прошла снова.
Никто не догнал ее и не окликнул.
Гастон не пришел.
10
Стояли жаркие, душные дни. Настроение в мастерской было истерическое.