При сем прашу, матушка моя, как у самаво Бога у вас, дарагая моя тетушка: покажи нада мною материнскую миласть: попраси, свет мои, миласти у дарагова государя нашева, батюшка-дядюшка, оба
мне, штоб показал миласть: мое супружественнае дела ко окончанию привесть, дабы я болше в сокрушении и терпении от моих зладеев, ссораю кматушке не была. Истенна, матушка моя, донашу: неснозна, как нами ругаютца! Еслибы я таперь была при матушки чаю бы чуть была жива от их смутак; я думаю, и сестрица от них, чаю, сокрушилась. Не оставь, мои свет, сие в своей миласте.
Также исволили вы, свет мои, приказовать ко мне: нет ли нужды мне вчом здесь? Вам, матушка мая, извесна, што у меня ничево нет, краме што с воли вашей выписаны штофы; а ежели к чему случей позавет, и я не имею нарочетых алмазов, ни кружев, ни полотен, ни платья нарочетава: и втом ко мне исволте учинить, матушка моя, по высокаи своеи миласти, из здешных пошленых денег; а деревенскими доходами насилу я магу дом и стол свои в гот содержать. Также определон, по вашему указу, Бестужев сын ка мне обар-камарам-юнкаром; и живет другой год без жалованья; и просит у меня жалованья; и вы, свет мои, как неволите? И прошу, матушка моя, не прогневася на меня, што утрудила сваим писмом, надеючи на милость вашу ксебе. Еще прошу, свет мои, штоб матушка не ведала ничево; и кладусь в волю вашу: как, матушка моя, изволишь со мною. При сем племянница ваша Анна кланеюсь».
Приведенное нами послание, без всяких объяснений, довольно ярко обрисовывает личность герцогини. Мы узнаём отношения царевны к матери и к Салтыкову, о котором она боится много писать, к царице Катерине Алексеевне и Петру, своим милостивцам; наконец, из того же письма ясно видны старания царевны снять всякое сомнение с Бестужева, чтоб отнюдь не вызвали его из Митавы.
Нежная заботливость двадцатипятилетней царевны о 54-летнем любимце и его семействе проглядывает в нескольких письмах. Вот одно из них, которое, как и нижеследующие, приводим дословно, но без сохранения массы грамматических ошибок, так как степень грамотности герцогини Курляндской, Анны Ивановны, достаточно засвидетельствована вышеприведенным, буквально приведенным, ее посланием; здесь же сохраняем лишь немногие своеобразности ее письма.
«Митава, 1719 годя ноября 1-го. Государыня моя тетушка и матушка царица Екатерина Алексеевна! Здравствуй государыня моя на многие лета, вкупе с государем нашим дядюшком и батюшком и с государынями нашими сестрицами.
Прошу, свет мой тетушка, содержать меня в вашей высокой милости, в которой мой живот, и всю мою надежду, и от всех противностей защищение имею. Еще прошу вашей высокой милости к Бестужевой дочери, княгине Волконской, которая ныне отселе поехала: не оставить ее в вашей высокой милости.
При сем, матушка моя дорогая, посылаю вашему величеству доскан еньтарнои, о котором, свет мой, прошу милостиво принять.
При сем племянница ваша Анна кланяюсь».
Пока бил челом Долгоруков, да писала свою иеремиаду герцогиня Курляндская, нежный братец царицы Прасковьи не оставался в бездействии. Встречая атаку обороной, Салтыков притворился, будто ничего не знает, куда и от чего скрылась его жена, и в мнимом неведении 7 февраля 1720 года подал на высочайшее имя объявление.
В нем Василий Федорович обстоятельно рассказывает о том, как послал его государь в Митаву состоять при герцогине и как оставил он ее по указу царицы Прасковьи. «При этом отъезде я приказал жене своей Александре, так объявлял супруг, ехать за мной в Петербург как можно скорей. Для проводов оставлены были дворовые люди Третьяков, Гаврилов, Васильев, Веревкин, жонка Яковлева да девица Аграфена Иевлева. Все названные служители, кроме жены моей да служанки, явились ко мне в Петербург. Ни жены, ни девки, ни животов моих, что при них осталось, не оказалось. А куда все они скрылись про то я не сведал; ведомо же только то, что жена приказу моего не послушала, учинила противное и не хочет со мной в законе жить».
Салтыков просил в заключение о снятии допросов со своих людей: куда и зачем скрылась жена его, куда дела его пожитки и проч. Достойно замечания, что в числе представленных им служителей не было Васильева: он умер вскоре по приезде. Зная тогдашние нравы и характер братца царицы Прасковьи, невольно останавливаешься на мысли не испустил ли дух безвестный челядинец под барскими батогами? Не погневался ли на него боярин за недосмотр за беглянкой-княгиней?
Но один не в счет на смерть Васильева никто не обратил внимания; зато княжеские жалобы не остались втуне. На одной из них царь Петр положил резолюцию: «О сем розыскать и обиженной стороне полную сатисфакцию учинить в Юстиц-коллегии. А буде за чем решать будет неможно учинить нам доношение». И вот дело потянулось обычным чередом. Одним из первенствующих