Драмнотт, голос его был тих, но прошил тишину, как игла шёлк.
Да, милорд? Драмнотт замер, перо застыло в миллиметре от бумаги.
В городе, как я погляжу, возникли некоторые затруднения с календарём.
Так точно, милорд, Драмнотт сверился со своими записями, словно без них мог забыть о конце света. Отчёты поступают непрерывно. Вернее, поступает один и тот же отчёт, но непрерывно. Гильдия Торговцев в состоянии, близком к коллективной истерике, ввиду фактического обесценивания концепции «завтрашнего дня». Несколько торговцев фьючерсами предприняли попытку самоубийства, выбросившись из окон. К счастью, они приземлились на те же телеги с сеном, что и вчера, так что обошлось без серьёзных убытков для городского бюджета.
Как предсказуемо, вздохнул Витинари. Полагаю, коммандер Ваймс уже пытается арестовать восход солнца за рецидивизм. Ему подавай то, что можно ударить дубинкой или запереть в камере. А здесь здесь нужен другой инструмент.
Он помолчал, позволяя тишине снова набрать вес и придавить всё живое.
Пригласите ко мне констебля-аналитика Протокола. Из Городской Стражи.
Драмнотт застыл. На его лице не дрогнул ни один мускул, но его правая бровь поднялась на долю миллиметра в его личной системе оценки это было равносильно панической атаке.
Протокола, милорд? Но он же он ведь занимается исключительно бумажной работой. Он архивирует жалобы на шумных соседей.
Именно, Витинари медленно повернулся. В уголках его тонких губ появилась тень улыбки, холодная и острая, как хирургический инструмент. Для проблемы, возникшей из-за нарушения вселенского порядка, нам нужен тот, кто поклоняется порядку как божеству. Все остальные Ваймс, гильдии, даже волшебники уже являются частью этого повторяющегося уравнения. Они предсказуемы. Мне нужен тот, кого уравнение не учитывает. Тот, для кого неправильно поставленная запятая равносильна ереси. Приведите его.
Констебль-аналитик Протокол ступал по ковру Овального кабинета с осторожностью человека, идущего по минному полю. Он был бледен. Бледен, как бланк для служебной записки. Его китель был застёгнут на все пуговицы, спина прямая, как колонка цифр, но руки, сжимавшие пустую папку, мелко дрожали. Он остановился на предписанном этикетом расстоянии от стола Патриция и уставился на крошечную пылинку на кончике своего идеально начищенного сапога. Пылинка была единственной реальной вещью в этом пугающем, безупречном пространстве.
Констебль Протокол, голос Витинари был обманчиво мягок. Рад вас видеть. Полагаю, вы в курсе сложившейся ситуации.
Т-так точно, милорд, выдавил Протокол, чувствуя, как язык прилипает к нёбу. Наблюдается некоторое э-э несоответствие в хронологическом документообороте.
Прекрасная формулировка, одобрил Витинари. Я непременно её позаимствую. Так вот, констебль. Я хочу, чтобы вы занялись этим несоответствием. Тихо. Аккуратно. Без криков и погонь, которые так украшают отчёты коммандера Ваймса.
Патриций пододвинул к краю стола тонкую серую папку. Она скользнула по полированному дереву и остановилась точно на границе света и тени.
Вот первоначальный список тех, чей интерес к стабильности времени мог, скажем так, принять практическую форму.
Протокол шагнул вперёд. Воздух вокруг стола казался плотнее. Он взял папку. Пальцы его были ледяными и не слушались. Он открыл её. Внутри, выведенные каллиграфическим, безжалостным почерком Драмнотта, значились три имени:
Леди Сибилла Овнец (урождённая Грабли).
Чудовище Бухгалтер (Гильдия Счетоводов).
Доктор Гораций Беспорядокус (Незримый Университет, кафедра Нестабильной Реальности).
У Протокола пересохло во рту. Это был не список подозреваемых. Это была карта самых опасных рифов Анк-Морпорка. Аристократия, деньги и безумная наука. Его бросили в океан с одним лишь спасательным кругом из пергамента.
Я я изучу, милорд. Согласно процедуре.
Не сомневаюсь, сказал Витинари, снова отворачиваясь к окну. Он сделал паузу, а затем добавил, глядя на застывший город: И ещё, констебль. Задумайтесь. Что, по-вашему, способно породить больший хаос: явное беззаконие или одна-единственная, но доведённая до абсурда инструкция? Не ограничивайтесь очевидным.
Эта фраза повисла в воздухе, холодная и тяжёлая.
Вы свободны, констебль. Не разочаровывайте меня.
Протокол развернулся с точностью автоматона, прошёл к двери и вышел, чувствуя на спине взгляд Патриция. Взгляд, который не давил, не угрожал и не осуждал. Он просто оценивал. Как часовщик оценивает новую, ещё не проверенную в деле шестерёнку, от которой зависит ход всего мира.
Рабочее место констебля Протокола в казармах Городской Стражи было святилищем. Островком маниакального порядка посреди океана вечного бардака. Стопки бумаг на его столе были выровнены с точностью до долей миллиметра. Карандаши были заточены под идеальным углом в тридцать градусов. Чернильница была наполнена ровно на три четверти, как того требовала инструкция по канцелярской гармонии, существующая только в его голове. Единственной вещью, нарушавшей этот дзен, была его кружка. Она стояла слева от стопки входящих документов. Он заварил в ней чай вчера утром. С тех пор он не остыл ни на градус. Тёплый, перестоявший, горький чай стоял на его столе, как молчаливый укор всей физике, и это оскорбляло Протокола до глубины души. Чай должен остывать. Это было правило. Незыблемое, как гравитация или глупость капрала Шноббса.