Шрифт
Фон
270. Лесное лето
I
В ручье, на рыхлом дне, жилище
пиявок, раков и мальков,
он на спине лежал их пищей,
и плыли волосы легко
вниз по теченью, что уносит
в сетях запутанную осень.
А возле, девой пламенея,
вслух бормоча молитвослов,
его семья, как будто племя,
носилась в облаке цветов.
II
Где красный конь своё лицо
пил, наклонясь к воде лесной,
буравя й его чела,
там в пряже путалась пчела,
и бор в просветах меж дерев
петлял побегом голых дев,
и там, где трав росой потея,
сон рыбака будили тени,
старик, трудом осилив ы,
рек: «Рыбы дети мне, не вы!
III
Век простоять мне на отшибе
в никчёмном поиске дробей,
когда я вижу в каждой рыбе
глаза ребёнка и добрей,
что в дыме высушенной сети
со мной беседуют о смерти!»
И в реку стряхивая рыб,
старик предался полудрёме:
«Возможно, вовсе я не был,
но, завертясь, не сразу помер!»
IV
Так, обратясь к себе лицом,
лежал он на песке речном.
Сентябрь 1965271. Листание календаря
I
Как если б я таился мёртв
и в листопаде тело прятал,
совы и мыши разговор
петлял в природе небогатой,
и жук, виляя шлейфом гуда,
летел туда широкой грудью,
где над водою стрёкот спиц
на крыльях трепеща повис,
где голубой пилою гор
был окровавлен лик озёр,
красивых севером и ракой,
и кто-то, их узрев, заплакал
и, может, плачет до сих пор.
II
Гадюки быстрое плетенье
я созерцал как песнопенье
и видел в сумраке лесов
меж всем какое-то лицо.
Гудя вкруг собственного у,
кружил в траве тяжёлый жук,
и осы, жаля глубь цветка,
шуршали им издалека.
Стояла дева у воды,
что перелистывала лица,
и от сетей просохших дым
темнел, над берегом повиснув.
III
Зимы глубокие следы
свежи, как мокрые цветы,
и непонятно почему
на них не вижу я пчелу:
она, по-зимнему одета,
могла бы здесь остаться с лета,
тогда бы я сплетал венок
из отпечатков лап и ног,
где приближеньем высоки
ворота северной тоски
и снег в больших рогах лосей
не тронут лентами саней.
IV
И здесь красива ты была,
как стих «печаль моя светла».
1966272. Сельская идиллия
1
Поляна пчёл и сновидений
зады качала травоядных,
ни прутьев ивовых плетенья,
ни тишина градской ограды
ничто здесь не являло сада.
Была природа здесь на воле,
одна еда была работой,
пастух, работою доволен,
лежал в тени, большой и потный.
Скот набивал мешок желудка:
одни сурепкой, незабудкой,
другие всем, что видит глаз,
тем и лопух был ананас,
но всевозможный этот корм
в мир возвращался лишь дерьмом,
в котором даже зренья лев
с ромашкой спутал бы свой зев
Корова, съев цветок и корень,
вслух промычала: «Poor Yorick!»
и, мыслью отделясь от стада,
остановилась в центре зноя
и утолила почвы жажду,
явив земле второго Ноя,
то был крылатый муравей
себя и многих красивей
и он летел вперёд как роза
на пик пастушечьего носа,
чтоб тварью, что призрел Господь,
обгадить дремлющую плоть
2
Пастух быстрей одел очки:
«Откуда вы, зачем и чьи?
и что вам надо, червячки?
тревожа слизистые плёнки,
вы разорвали сон мой тонкий,
а мне во сне являлась дева,
чьи оба уха были слева,
на месте глаз сияли рты,
с груди свисали животы,
красивый нос лежал на лбу,
глаза болтались ниткой бус.
Она дала мне их потрогать,
сама ушла лежать пирогой
в осоку, камыши, тростник,
вся одинока, как лесник
Как время обратить назад:
я не успел вернуть глаза,
она исчезла сновиденьем,
оставив зренье у меня,
теперь безумный, как маньяк,
искать пойду её везде я
я видел дев, хоть и наивен,
но эта всех была красивей!»
Со сна опухший, встал пастух
и обратил свой пах к кусту,
в котором жук, раздвоя панцирь,
в два пальца яростно сморкался,
и так же трепетно и гибко
играло радио на скрипке.
Деревни северной краса,
шла, персию тряся, коза,
та персь двухпалая перчатка
была надута в знак достатка,
но конь, сидящий на холме,
был явно не в своём уме
3
Пока пастух живой струёй
край плоти сочетал с землёй,
корова подошла к коню,
в нём видя дум своих родню,
и, обратясь к безумцу задом,
чуть слышно позвала: «Не надо»
Был под корову луг расстелен,
и плоть её, давя растенья,
давя букашек на цветах,
пыталась прыгать и летать.
Пастух, заметя эту схватку,
в штаны запрятал край початка.
«Зачатье у стрекоз красиво:
качанье, стрёкот, переливы,
оно красиво и у птиц,
когда летят они высоко,
но вон из кожи лезет око
при виде столь больших яиц!
и я глазами этих бус
прошу поверить мне: клянусь,
что все, от мух до жеребца,
сюда выходят из яйца,
а я б хотел своей верёвкой
пасти лишь божии коровки,
но те, увы! Пасутся сами,
тогда как мир плодится в сраме:
хоть взять корову, эту ню,
что тотчас отдалась коню:
родится плоть, не знав отца,
и будет рог у жеребца,
рогатый конь покроет птицу,
и что-то да у них родится,
иль птица в яблоко помёт,
иль конь не конь, а самолёт,
нет размышлениям конца,
от мамы клюв, но зад отца,
рога от бабушки, сей шлюхи,
летать над бэби будут мухи,
комар, под хвост попав гибрида,
покажет там своё либидо,
потом какой-то содомист,
как осень, сдует срамный лист,
и вот тогда-то вон из чрева,
быть может, выйдет эта дева
Явись мне, дева, дочь печали,
нагими бёдрами качая,
хочу вернуть тебе глаза,
чтоб в них блеснула мне слеза.
Кровосмешенье мир объемлет,
живое всё стремится к !»
И, щёлкнув пару раз кнутом,
пастух закончил речь на том.
Март 1966Неоконченные поэмы
273. Пейзажи
поэма
I
В снегу Владимирская церковь.
Свод куполов её печальных
вдруг возникает над плечами,
квартал не доходя до центра,
где вот пейзаж души лежат
деревья сквера на оградах,
их тень в снегу, и рынок рядом,
метро, троллейбусы, театра низкого подъезд,
пейзаж зимы душа пустует!
беги тех петербуржских мест,
где что ни век, словно преступник
всё поджидает за углом
то церквью, то размахом сада,
и снег на куполах покатых,
как зимний полдень над столом.
В окне пейзаж: чуть ниже окон
чернеет сетка проводов,
темно под арками дворов,
и лёд торчит из водостоков
1962?
Шрифт
Фон