Шрифт
Фон
Леонид Аронзон Собрание произведений Том II Издание 3-е
Рецензенты:
Доктор филологических наук, проф. Л. В. Зубова
Доктор филологических наук С. И. Николаев
В оформлении издания использованы рисунки Леонида Аронзона
© Л. Л. Аронзон (наследники), 2018
© П. А. Казарновский, И. С. Кукуй, статья, 2006
© А. И. Степанов, статья, 2006
© П. А. Казарновский, И. С. Кукуй, В. И. Эрль, составление, подготовка текста и примечания, 2006
© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2006
© Издательство Ивана Лимбаха, 2024
* * *
Поэмы
269. Прогулка
Часть 1
Глава 1
Когда один я набережной узкой
тащился вдоль заборов захолустных,
там, что ни шаг, дорога всё опасней,
великолепные тогда мне снились казни,
подробности их. Сглоданный ветрами
сад, по стене вытягиваясь, шарил,
и, оттопырив снег, сухой репейник
казался знаком тьмы и запустенья.
То крупно, то чуть видимо дрожа,
сад расплескался, будто я разжал
кулак, его сжимавший до сих пор.
Я оглянулся вот пейзаж: забор,
кольцо трамвая, мост через канал,
пустырь, репейник и затем стена,
стена без окон, неприглядный дом
И понял я, что мне давно знаком
весь этот вид с безжизненной стеной.
Я в сад вошёл, и тень моя за мной.
Рывками ветер долетал с канала,
был сад проекцией, но без оригинала.
Плоски деревья были, наст был твёрд.
Я шёл дичась, как будто бы я вор.
Я проходил сквозь чёрные стволы,
сад шарил по стене, как будто плыл,
как будто бы всплывал из глубины,
неотделим от плоскости стены.
Сад выгребал, вытягиваясь вверх.
Я шёл всё дальше, вдруг наткнулся: дверь!
Я видел, как по снегу полукруг
дверь описала, выгибая сук,
распластанный по ней и по стене.
Дверь открывалась выходом ко мне.
Я осторожно сделал первый шаг.
За отвороты глубже сунул шарф.
И дверь закрылась с грохотом за мной.
Стена и сад остались за спиной.
Глава 2
Таков был этот сад пейзаж души,
движенья сада были не слышны,
и продолжали видеться мне казни,
великолепные, похожие на праздник.
Да, в глубине тех захолустных улиц
тянулся сад, мерцая, словно угли,
и, за стволы туманные попятясь,
виднелся дуб, для будущих распятий
задуманный был ствол его раздвоен.
Я оказался в полночь пред стеною,
на ней был сад, как бы от боли скрючен:
юродствовали веточки и сучья.
Шёл ровный снег. Кругом было темно.
На стену всю хотя б одно окно!
И слышал я сугробы оседают,
вот водосток отрыгивает наледь.
Снег приподняв, шевелится трава.
Неподалёку тащится трамвай,
гостей последних, бледных развозя.
И лыжники за городом скользят.
И, глядя в потолок, ещё не стар,
лежит покойник, словно Бонапарт,
сухие руки на груди сложив
Таков был этот вид пейзаж души:
кольцо трамвая, мост через канал,
пустырь, репейник и затем стена,
стена без окон, на которой сад
тянулся вверх. Был ровен снегопад.
Был ровен снегопад и был неслышен.
Сад, как душа, всё устремлялся выше,
и было страшно в комнате ночной
лежащему с уснувшею женой.
Казалось всё, что оборотнем вдруг
она проснётся. Ночь. Не спит супруг.
По потолку скользят лучи от фар,
ещё смотри шевелится фонарь
над баррикадой выставленных дров,
что в переулках проходных дворов
Я к дубу шёл, петляя меж деревьев,
и вдруг застыл пред низенькою дверью.
Я видел, как по снегу полукруг
дверь описала, выгибая сук,
распластанный по ней и по стене:
дверь открывалась выходом ко мне.
Я задержал её движенье вспять,
прислушавшись, как медленно скрипят
сырые петли. Гнусный скрип в ушах
не умолкал. Я сделал первый шаг.
То закрывая, то впуская свет,
скрипела дверь, царапаясь о снег,
и я шагнул в пустую глубину,
назад уже решась не повернуть.
Глава 3
На лестничной площадке мрак был. В дверь
врывался ветер, поднимая вверх
снежинки, освещённые извне.
Я шёл вперёд на ощупь, по стене.
Ни лестницы здесь не было, ни двери.
Но я подумал, сам себе не веря,
что дальше будет выход. Спичку сжёг.
Открылись тени. Различил комок
газеты, пол, составленный из плит,
глухую стену и, решась ступить
ещё на шаг, я посмотрел за спину:
проход был чёрен, время было длинно.
Закрылась дверь, впустившая меня.
Вот перечень сегодняшнего дня,
тот, что запомнил. Утро. Снег чуть розов.
Кругом пейзаж февральского мороза.
Над длинным зданьем сонного дворца
явленье солнца призраком родства
с прошедшим веком, коий так развёрнут,
что нет труда представить себя мёртвым
цареубийцей. Площадь. Ангел. Крест.
Пейзаж обычный петербуржских мест.
День. Над столом моим скопленье света,
листы бумаги, «Мерседес» приметы
моих трудов. Я занят, я пишу,
когда смотрю в окно, то слышу шум
всей улицы и знаю рядом церковь.
Пишу кварталом отделён от центра.
На куполах залитый солнцем снег.
Вот голуби проносятся в окне.
С визитом гость, и с ужином жена.
Гость тет-а-тет, гость крыса, гость журнал.
Вечерний бридж, и всё благопристойно,
и все сидят, скосившись на съестное,
но каждый занят высшим, каждый сам,
и длинно всё, длиннее книги Царств.
Но, ворот свой подняв, уходит сумрак
на пустыри окраин Петербурга,
идёт впотьмах по набережным сонным,
где город спит, газонами изогнут,
где тёмный сад, изглоданный ветрами,
как по стене, вытягиваясь, шарит.
Вышагивает ветер час за часом
какой-то юноша, нечёсаный, несчастный,
и тащится, вынюхивая самок,
ещё один, возможно, тот же самый.
Я обогнал их трусовато, боком
и оказался пред стеной без окон.
Шрифт
Фон