По-своему?
Ну да занимаясь своими обычными трикстерскими играми, вызывая изменения и позволяя непредвиденному случаться и чтобы никто не пытался контролировать это.
И как ты планируешь этого добиться?
Легче легкого, парень! Я собираюсь внедриться в корпорации, владеющие индустрией средств связи и развлечений во Всемирной Паутине! Я начну свой собственный бизнес по созданию мифологий, богов и реальностей!
Вау! Вот это действительно изменит мир! И куда же ты
направляешься?
Куда же еще? В Голливуд, конечно!
Наплыв ко мне, просыпающемуся в автобусе. Индейца рядом уже нет. Единственное, что осталось на его сиденье, это маленький клочок шерсти.
Автобус въезжает на голливудскую стоянку «грейхаундов», которая, несмотря на всю свою мифическую репутацию, невелика и не производит особого впечатления. Пошатываясь, я выбираюсь наружу и щурю глаза в ослепительном свете южнокалифорнийского солнца. Я почти ничего не вижу перед собой и не знаю, куда мне идти и что делать дальше.
На мгновение мне кажется, что я вижу койота, перебегающего через улицу.
Затем возникает ослепительная вспышка света. Я пугаюсь неужели я тащился в такую даль в Голливуд только для того, чтобы меня здесь грохнули. Что это мировая война? Террористы? Иностранные? Или отечественные? Впрочем, вряд ли это имеет значение, если тебя уже распылили
Зрение возвращается ко мне. Теперь выцветший старый Голливуд выглядит как яркая цветная декорация из мультфильма. Прохожие, проститутки, пассажиры автобусов все превратились в фигуры из мультфильма.
Я смотрю на себя.
Я тоже фигура из мультфильма.
Слышится жутковатый смех, напоминающий мне смех давешнего индейца. Я оборачиваюсь и вижу Койота!
Это мультяшный Койот в костюме-тройке, солнечных очках и с сигарой во рту.
Привет, парень, говорит он. Как тебе здесь? И это только начало! Впереди еще куча работы. Нам понадобятся хорошие рисовальщики для мультфильмов. Не хочешь ли устроиться?
Я говорю: «Да».
И это происходит теперь, в настоящем настоящем времени. Это больше не тикающе-такающее время белых людей, а скорее нечто среднее между временем индейцев и эйнштейновым пространством-временем, где прошлое и будущее происходят прямо сейчас. Миф и сон рождаются прямо у меня на глазах, когда я рисую их. Я вношу свой вклад в койотов новый, усовершенствованный мифотехнологический трикстерский бизнес.
Изображение растворяется, но не во тьме оно растворяется в свете.
Джеффри Форд
Пикантный детектив 3
который тот услышал в качестве призрака, был задыхающийся бесстрастный всхлип Зимы.
Джеймс Морроу
Благоприятные яйцеклетки
Меррибелл, верно? спрашивает Конни, указывая на ребенка слева от себя.
Дитя, зажатое в сгибе материнской руки, выгибается и ревет в голос.
Нет, это Мэделайн, буркает Анджела. Конни знает Анджелу Данфи на протяжении всей ее жизни; он до сих пор помнит серафическое сияние, струившееся от ее лица, когда она впервые сподобилась таинства Святого Причастия. Сейчас от того сияния не осталось и следа. Ее щеки и лоб кажутся потускневшими, словно железо, изъеденное Парниковым Потопом, а такой искривленный позвоночник скорее можно увидеть у женщин втрое старше. Вон Меррибелл. Анджела поднимает свободную руку и указывает на свою кузину Лорну, балансирующую сестрой-двойняшкой Мэделайн на своем вздутом животе. «Интересно, думает Конни, неужели Лорна Данфи тоже родит двойню?» Подобные явления, как он слышал, часто бывают фамильной чертой.
Прикоснувшись к рукаву потертого синего свитера Анджелы, священник обращается к ней голосом, который разносится по всему приделу:
Сподобились ли чада сии таинства Определения Репродуктивного Потенциала?
Прихожанка передвигает языком комок жевательной резинки из-за левой щеки к правой.
Д-да, произносит она наконец.
Генри Шоу, бледный алтарный служка с лицом, полыхающим угрями, протягивает священнику лист пергаментной бумаги с печатью Бостонской Островной Митрополии. Внизу листа красуются две подписи, удостоверяющие, что рождение данных детей узаконили двое представителей церкви. Конни сразу же узнает неразборчивый почерк архиепископа Ксаллибоса; ниже располагаются свободные петли и уверенные росчерки брата Джеймса Вулфа, доктора медицины несомненно, именно он и брал у них кровь.
«Мэделайн Данфи, читает Конни. Левый яичник: триста пятнадцать зачаточных фолликулов. Правый яичник: триста сорок зачаточных фолликулов». Священником овладевает приступ отчаяния. Содержание яйцеклеток для каждого из яичников должно равняться по меньшей мере ста восьмидесяти тысячам. Это приговор к бесплодию без права обжалования, без малейшей надежды на помилование.
С деловитостью, почти переходящей в нахальство, Генри Шоу вручает Конни второй лист пергамента.
«Меррибелл Данфи. Левый яичник: двести девяносто зачаточных фолликулов. Правый яичник: триста десять зачаточных фолликулов». Для священника это не является неожиданностью. Вряд ли было бы осмысленным, если б Господь отказал в возможности производить потомство одной близняшке, наделив ею другую. Теперь Конни остается только принять этих бесплодных сестер, совершить над ними священные обряды и втайне молиться о том, чтобы Четвертый Латеранский Собор, когда он постановил сохранить процедуру крещения в век предсказуемых судеб и контроля над состоянием яичников, был действительно ведом Святым Духом.