Еще один вопрос, заметил Викентьев. Из вашего объяснения видно, что для оживления необходима посторонняя помощь. Кто же через 200 лет оживит вашу дочь, меня?
Слушайте внимательно! В углу гробницы находится металлический бидон, соединенный трубочкой с телом. В бидоне бутыль, наполненная усовершенствованной жидкостью Локка и насыщенная кислородом. Стенку бутыли облегчает особая ткань, абсолютно не пропускающая тепла и сохраняющая, таким образом, температуру жидкости, нагретой до 39 градусов. В трубочке кран. В момент соприкосновения с внешним воздухом, сжатый воздух, находящийся в трубочке, открывает кран. Трубка соединена с сосудами сердца. Жидкость проникает в сердце. Оно начинает биться. Жизнь восстанавливается. Часовой механизм, находящийся у места соединения трубочки с телом, обрезывает ее и закупоривает ранку. Поняли? Э, да вы умеете улыбаться!
Да, Викентьев улыбался. Широкая возбужденная улыбка. Две алые розы горят на щеках.
Профессор! Это похоже на чудо!
Ну, вот еще! Сейчас я покажу вам настоящее чудо.
Пожалуйте сюда, налево.
Есть!
Видите эту маленькую гробницу?
Да! В ней как будто находится собака?
Это мой песик Неро. Анабиоз на 5 лет. Сейчас мы прервем анабиоз. Наденьте маску и не раскрывайте рта.
Готово!
Профессор пускает в ход электрический вентилятор в стене над окном. Потом берет большой пудовый молот, и с размаху опускает его на крышку гробницы. Еще удар, еще. Глухой звук и крыша разлетается. Газ со свистом вырывается из гробницы. В голубовато-молочной мути тускнет свет люстры. Мороз колет острыми иглами лицо, щиплет руки, струится холодным потоком под шубу. Газ ревет, вырываясь через вентилятор на улицу. В ушах больно, давит на мозг сжатый воздух.
Профессор следит за манометром. Ртуть в манометре медленно спадает. Становится легче. Теплеет.
Снимите маску.
Торопливыми движениями профессор снимает ткань с животного. Большой белый пудель лежит, вытянув передние лапы и уткнув в них морду. Резиновая трубка струит жидкость в сердце. Профессор прикладывает к сердцу собаки слуховую трубку и приникает к ней своим розовым ухом. Через пять минут его напряженное лицо светлеет. Он передает трубку Викентьеву.
Послушайте-ка!
Едва уловимые толчки. Сердце бьется. Еще пять минут, и в слуховую трубку проникает шум пробуждающихся легких. Собака чуть-чуть открывает пасть. Между сжатыми зубами трепещет розовый треугольник языка. Черная кожица носа начинает лосниться от слизи. Размыкаются узкие щелки глаз, и они загораются, точно искры снега.
Неро!
Глаза собаки раскрыты, мутные, затянутые опаловой пленкой.
Неро! Неро!
Пленка тает. Зрачок дрожит, поворачивается к профессору. Слабое движение хвоста.
Неро! Сюда!
Все туловище собаки трепещет. Хриплый звук. Еще. Звук яснее.
Р-р-р! Г-гав!
Сюда! Сюда!
Собака с усилием встает на слабые, дрожащие лапы. Резиновая трубки отпадает. Собака поворачивает голову, высовывает красный лоскут языка и лижет ранку под пахом левой передней лапы.
Сюда! Неро, сюда! хлопает себя по колену профессор. Она соскакивает на пол и, еще слабая, идет, шатаясь, за профессором.
II. Профессор Моран усыпляет Викентьева
Барышня!
Наконец-то! 3526. Благодарю.
Минуты две ожидания. Пуф-пуф вылетают клубы дыма из сложенных красной трубочкой, губ профессора.
Это я, Моран. Позовите Константина Петровича. Его жена? Константин Петрович ушел ко мне? Очень хорошо.
Викентьев сидит в кресле, вытянув свои длинные ноги. Сзади, в окно, бьет солнце и обводит его фигуру огненным шнурком. Он опустил свои голубоватые веки и свесил руку, синюю, со вздувшейся жилой. Совсем мертвое лицо, бледное, с шафрановым оттенком на лбу и висках.
Один ассистент уже вышел из дому. Второй пропал где-то.
Викентьев раскрывает веки, тускло смотрит на сюртук профессора.
На сюртуке профессора дрожит золотая рябь отблеск пылающего окна, и неожиданно спрашивает:
Через двести лет Будет ли тогда солнце таким же пылким?
Профессор рассеянно слушает его; он занят своей тревогой.
Через двести лет, мой друг Куда же делся этот неряха Малахов? Экая неаккуратность!.. Вы о чем-то спрашиваете, Викентьев?
Пустое!
Профессор слышит звонок. Топ-топ-топ. Он у двери. Звякает цепочка.
Ну, и задам же я вам!.. Ага! И Малахов тут? Вот хорошо, друзья мои!
Малахов фундаментален; широкое лицо цвета сырой говядины в взбитой пене седины волос, усов, бороды всюду волосы. Они торчат пучками из ноздрей и кустятся над бровями, они растут на руках и на шее. Нос у него туфлей и испещрен синими жилками. Огромный нелепый галстук выскочил из запонки. Мясистые руки прут из манжет.
Ткнув желтым от табаку пальцем с темной каемкой на ногте в Викентьева, спросил:
Вот это он самый?
Викентьев. Профессор Малахов, представляет их друг другу Моран.
Монумент мотает своей снежной головой:
Ладно!
И, сопя, садятся на кушетку, которая скрежещет под его тяжестью всеми своими пружинами.
Звягинцев, Константин Петрович, как будто только что был в парикмахерской. Пахнет одеколоном; аккуратно выбритые щеки пухлы и розовы; белокурые волосы, зачесанные вверх, блестят. Новенький синий костюм, свежевыутюженные брюки, слеза бриллианта в черном галстуке, лакированные ботинки с желтыми гетрами.