Сейчас будет Лэнгтон, вполголоса заметила мисс Рошетт, глядя в сторону. Будете выходить, юноша?
В глазах потемнело.
«Надо же, подумал Джек ошарашенно. Такой простой вопрос и столько боли».
Он вспомнил сразу так много и так полно, что на мгновение стало невозможно дышать. Раннее-раннее детство, зелёный склон холма за особняком, рыжие волосы матери и её тихий смех или сердитый голос, когда она его звала, одуревшего и заигравшегося; бесконечно серое осеннее небо, чёрные зонтики и чёрные костюмы, заунывный звон и звук, с которым тяжёлые, размокшие шматки земли падают на деревянную крышку; отцовские руки, такие большие на фоне его собственных ладоней, и библиотеку, и бесконечные арки школьных коридоров, и холодные аудитории, запах табака на пальцах, и благодарственные письма и снова чёрные зонтики, целое море.
А ещё то опустошающее чувство, когда вокруг полно людей, но всё-таки ты один.
Потому что они считают тебя кем-то другим.
Не видят тебя.
Я Джек сглотнул. Нет. У меня ничего нет Лэнгтоне.
Поезд замедлился ещё, потом ещё, пока не остановился окончательно.
Мисс Рошетт подняла взгляд. Глаза у неё сияли мягкой потусторонней зеленью.
Уверен? Минутка-то на раздумья, пожалуй, у тебя есть.
Думаю, что мне лучше поехать дальше.
Ему тяжело было произнести эти слова, но потом резко стало легче, словно оборвалась невидимая связь. Мисс Рошетт кивнула понимающе; он поднял свою чашку, почти пустую, и сделал маленький-маленький глоток холодного чая.
Вздрогнув всем составом, поезд стронулся с места и покатил быстрее и быстрее.
Потом было ещё несколько остановок, какие-то покороче, какие-то подлиннее. Несколько раз мерещилось, что за окном начинает разгораться рассвет, но то это оказывался большой костёр, то полная луна, то окна очередного небоскрёба Джек снова задремал, а очнулся оттого, что мисс Рошетт деликатно трясла его за плечо:
Юноша, вам пора.
Уже? сонно ответил он, с трудом продирая глаза. То есть спасибо, я хотел сказать спасибо.
Она ответила не сразу; уголки губ у неё дёрнулись вниз.
Надеюсь, ещё увидимся.
Поезд остановился в поле, у большого камня, в котором было высечено грубоватое подобие ступеней. Ёжась от холода, Джек спустился. Метёлки травы, отжившей своё, доставали ему с его-то завидным ростом до середины груди; бесконечное серое море, колючее, шелестящее, мёртвое. Сильно пахло сырой землёй и самую малость гарью, как если бы кто-то неаккуратно погасил свечу. Поезд исчез без малейшего звука, стоило только отвести от него взгляд, а вместе с поездом и камень.
Осталось только тёмное небо ни единой звезды, серая мёртвая трава и еле заметная тропинка, петляющая из стороны в сторону.
Похоже, что мне туда, пробормотал Джек, приподнимая воротник повыше; ветра не было, но теплее от этого не становилось. Интересно, а я точно не сплю?
Поверить в то, что всё вокруг лишь сон, было очень соблазнительно. Однако уши без шапки мёрзли уж слишком реально, и сухие метёлки кололи ладонь по-настоящему, и земля вполне натурально пружинила под ногами. На секунду Джек прикрыл глаза, вспоминая все те странности, которые обычно, всю ту прежнюю жизнь, предпочитал не замечать: пятна-тени, иногда обращающиеся в крыс; дороги, что становились короче, если очень захотеть; башню с часами в Форесте, которая показывалась лишь избранным; грустную девушку без лица в Сейнт-Джеймсе, которая продала ему круассан на вынос и тихо попросила не задерживаться в городе; лисий хвост у одного респектабельного чиновника, счастливый клевер, который отец хранил в своей записной книжке, собственную везучесть, наконец А когда открыл глаза, то уже знал наверняка, что всё взаправду.
Всё правда, выдохнул он, распрямляя плечи. А значит, надо идти вперёд.
А ты сообразительный, с одобрением заметил кто-то. Голос был не мужской и не женский, скорее, детский, но притом грубоватый. Пойдём-ка, дружок. Времечко поджимает. Эй, ну ты чего озираешься? На меня смотри!
За штанину дёрнули сначала слабо, затем более требовательно, и только тогда Джек догадался опустить взгляд.
Сердце ёкнуло.
У его ноги стоял маленький, очень тощий человечек, одетый в паутину, жёлтые листья и сизый мох. Кустистые брови беспрестанно дёргались; правой рукой человечек держал
крошечный тусклый фонарь, а левой упирался себе в бок. Большеватый рот был полон острых, мелких зубов, а круглые чёрные глазищ отливали краснотой, как у дикого зверька.
Э-э Доброй ночи? осторожно произнёс Джек, раздумывая, присесть ли из вежливости, чтоб слишком уж не нависать над незнакомцем, или проявить осторожность и наоборот отступить на шаг-другой.
«Доброй ночи»! Э! передразнил его человечек, кривляясь. Потом с досадой заломил колпак и плюнул себе под ноги. Ноги у тебя, погляжу, длинные, так чего ж на месте топчешься? Идти-то не ближний свет! Не ближний!
И он тоненько, гадко рассмеялся так, что никаких сомнений не осталось в том, что конечный пункт маршрута нормальному человеку вряд ли понравится.
Но выбора особенно не было.
Пойдём, согласился Джек. И, подумав, добавил: Тебя подвезти? Ноги, как ты заметил, у меня длинные. И, кстати, хочешь яблоко?