Впереди, саженях в двадцати от Федора, качнулись и выпрямились кусты ивняка, но он так задумался, что ничего не заметил. Вдруг жеребец под ним всхрапнул и взвился на дыбы. Порубежник не успел остановить напуганного коня, тот рванулся в сторону и провалился вместе с всадником в болото.
Из кустов выскочил бурый медведь, с грозным ворчанием пронесся по тропе и скрылся в чаще.
Конь завяз по брюхо и не мог сдвинуться с места. Федор сразу понял: преодолеть расстояние, которое отделяло его от тропы, без посторонней помощи не удастся. Сёл и деревень вблизи не было, ждать случайного путника неоткуда.
«Неужто такой лютой смертью погибну — в болоте утопну?..— думал порубежник, утирая рукавом кафтана пот с лица.— А ежели со старшим по дозору тож что-то случится?.. Хоть бы деревья росли поблизу,— окинул он унылым взглядом болото,— можно было б закинуть аркан... Одни кусты. И все же надо спробовать!»
Федор вынул из сумы веревку, свернул ее и несколько раз бросил, пытаясь зацепиться за ивовый куст. Но веревка, обрывая тонкие ветки и листья, скользила и падала в топь. Порубежник, однако, не сдавался: только ухал после очередной неудачи да, утирая пот, который застилал глаза, еще пуще размазывал болотную грязь на широкоскулом лице.
Аркан, обрывая листву, обнажал толстую ветку куста пепельной ивы. За нее-то и рассчитывал зацепиться Федор. Наконец это ему удалось. Затянул петлю, попробовад: держится крепко. Облегченно выпрямил согнутую спину, стащил с себя кольчугу и отцепил меч. Укрепил их на седле — надеялся и коня вытащить, когда сам окажется па тропке. Слез с жеребца. Мокрая, холодная жижа плотно окутала его по пояс. Сердце Федора учащенно забилось, когда он натянул веревку и сделал первый шаг. Волнуясь, стал медленно выбираться из трясины. Расстояние до тропы сокращалось, но теперь каждое движение давалось ему с большим трудом. Ива трещала, гнулась, но не ломалась — ствол был гибок... И вдруг порубежник едва не по плечи погрузился в болото — выдернутый с корнями куст соскользнул в топь.
Поначалу Федор не осознал того, что случилось. Судорожно рванул веревку к себе, резко забросил ее снова и только тогда понял, что тонет. Некоторое время он еще делал отчаянные усилия, пытаясь выбраться из трясины, но лишь погружался все глубже. Вот вода покрыла его плечи, и он затих....
«Должно, доля такая — погибнуть тута!..»
За спиной Федора истошно, с храпом заржал конь. Смертная мука в голосе животного болью отозвалась в сердце порубежника. Когда он повернул голову, конь уже скрылся под водой. Перед Федором простиралось пустынное болото, заросшее топяным хвощом и сабельником. Лишь ветер шелестел в стеблях ситняга и осоки, слегка
покачивая их, да безучастно кричали невидимые лягушки.
«Конец, всему конец...» — подумал Федор с горечью, чувствуя, как что-то холодное, липкое охватило его шею и поползло вверх,
[3]
. Да не об том речь! Так ведомо ль тебе, что Истомка и Гридя сбегли в разбойную ватажку, коя бродит в окрестных лесах? Не ведомо... Ну так будешь платить?! — вдруг спросил рябой. Валуев тяжело плюхнулся на лавку, квадратные плечи его опустились, крупная голова с длинными, до плеч, русыми волосами и лохматой, разлапистой бородой поникла. Недаром в Коломне и в окрестных местах ходили были небылицы о жадности и скупости сына боярского — так уж стало ему жаль своей казны, с толикой которой надо было расстаться, что хоть плачь...
Хорошо зная своего бывшего хозяина, Епишка догадывался, что творится на душе у него. До чего уж сам был корыстолюбив и бессовестен, но что-то похожее на сожаление пробудилось в нем, и подумал в сердцах: «Грех, должно, спасать жадного пса такого!.. Никогда б не пришел сюды за мздой, ан нет боле силушки моей терпеть лютого ворога Гордейку в лесной станице! А ныне, может, и порешат его — чай, всегда первый в сечу кидается!..»
Так что — будешь платить? — нетерпеливо переспросил он.— Иль, может, мне идти?
Да чего уж там...— хмуро пробормотал Валуев, встал, подошел к двери, крикнул: — Бориско, покличь дворского! Да пусть мошну прихватит! — И, сверля рябого недобрым взглядом, буркнул: — Сказывай!
Не верь выезду, верь приезду. Поначалу расчет!
Положив на стол нож, Енишка налил себе полную чарку меда и осушил ее, потянулся грязными пальцами к тарелке с капустой, потом к окороку.
Сын боярский брезгливо поморщился, но смолчал. Увидев на пороге дворского, небольшого роста седобородого мужичка с настороженными глазами, подошел к нему, тихо сказал что-то. Старик неодобрительно покачал головой, но достал из кожаной сумки-калиты зашитые в холстинный мешочек денги
[4]
и бросил на стол. Епишка торопливо подхватил его и, прикинув на вес, спрятал за пазуху.