Эта блестящая характеристика целиком применима к роману Кочетова, где Булатов своего рода воскресший «предводитель дворянства» (хотя его нельзя считать человеком «благородной души») и где мы обнаруживаем «благодушных и довольных» не мужичков, а рабочих и где, наконец, орудуют негодяи и чудовища «ревизионисты», которые, будучи кладезем всякой подлости, осмеливаются выражать свое недовольство кочетовским «социализмом».
Первые русские антинигилистические романы печатались в журнале , редактор которого, реакционер Катков, не только боролся против демократического движения, но критиковал даже официальный режим, установившийся после реформы 1861 г., обвиняя бюрократию тех лет в либерализме и попустительстве «ниспровергателям». И в этом отношении поразительно соответствие между строением антинигилистических романов и кочетовского. Кочетов тоже критикует не только «ревизионистов» и «ниспровергателей», но и режим, установившийся после (в одном месте он даже осуждает осторожную и медленно проводимую советскую ). Совпадение проявляется еще основательнее и сильнее, если вспомнить, что антинигилистическое течение Катковых носило явно шовинистский характер. Катковцы обвиняли революционеров в том, что они являются антипатриотическим инструментом «польской партии» (такими их описывали антинигилистические романы). Робкие недовольные «ревизионисты» (о «ниспровержении» здесь неуместно говорить) тоже разоблачаются Кочетовым в его романе как сознательные или бессознательные презренные прислужники какой-то призрачной «западной» партии.
Третий и последний источник кочетовщины переносит нас в прошлую историю России. Он касается не идеологии и литературы, как два первых источника, а психологии и этики. Предшественником Кочетова и кочетовых является литератор (1789-1859), который вместе с (1787-1867) во времена царствования развернул активную реакционную деятельность в целях максимального прославления трона, полиции и цензуры. Здесь не стоит, пожалуй, напоминать, что эти два царских литератора были людьми значительно более высокой культуры, чем Кочетов
и, следовательно, с этой точки зрения превосходили его. Не станем здесь уделять фигуре Булгарина столько внимания, сколько он этого заслуживает, ограничимся лишь изложением одного эпизода его жизни, полностью освещающего его фигуру.
Об этом эпизоде вспоминает в своих мемуарах Михайловский, известный теоретик народничества. Произошел он в 1843 году. Греч написал в знаменитое канцелярии его величества (политическая полиция, созданная Николаем I) донос на журнал (тогдашний ), в котором сотрудничал . Но он, видимо, потерял чувство меры, ибо 3-е отделение с презрением отклонило донос Греча и ответило ему в неприятном для него тоне. Тогда в дело вмешался Булгарин. Он напечатал в , что (издатель «Отечественных записок») оскорблял и унижал , невзирая на то, что Жуковский автор национального гимна «Боже, царя храни!». Но и выступление Булгарина не имело успеха. Как раз тогда в цензурном комитете было принято решение принять меры против оскорблений, практиковавшихся в писательской среде. Председатель комитета, князь , дал знать Булгарину о принятом решении. Булгарин вышел из себя и написал Волконскому полное угроз письмо, в котором сообщил, что «существует партия масонов, поставившая себе целью свергнуть существующий строй и что представителем этой партии является журнал «Отечественные записки», а цензура благоприятствует им». Булгарин напал на бедного цензора Волконского и дошел до того, что потребовал создания специальной комиссии для расследования этого дела, перед которой он выступил бы в роли «доносчика, разоблачившего партию, расшатывающую веру и трон». Он просил государя разобраться в этом деле, «а если Государь не захотел бы основательно разобраться в этом деле, или если бы Государя не поставили в известность о его, Булгарина, доносе, то последний обратится к королю Пруссии с просьбой довести до сведения государя императора обо всем, что Булгарин хотел донести во имя защиты самого монарха и его царства».
У Кочетова нет необходимости прибегать к такого рода угрозам. Впрочем, к какому королю Пруссии он смог бы обратиться? Но и он, подобно Булгарину, мог бы в конце письма воскликнуть: «Не позволю, чтобы цензура надела на меня намордник, как на собаку!» (Позволил бы, ох, как позволил бы).
Народник-либерал Михайловский, хороший продолжатель русской революционно-демократической традиции, доведенной ныне до крайности, иронически комментирует:
«Эти господа обычно становятся в позу «больших роялистов, чем сам король», и в их смешных поисках высшей инстанции, куда они могли бы обратиться с жалобой, чтобы доказать свое благородство, полагаются на самих себя. Они сами составляют эту высшую инстанцию и, подобно Булгарину, с занимаемых ими исключительных позиций черпают гражданское мужество, чтобы сказать: «Не позволю, чтобы цензура надела на меня намордник, как на собаку». Намордник для всех, только не для них».
Весьма любопытен ответ Николая I Булгарину на его письмо. Возвращая это письмо шефу жандармов , царь сказал: «Сделай так, будто я ничего об этом не знал и не знаю». В другом случае, когда группа лиц обратилась в министерство внутренних дел с жалобой на писателя по поводу его статьи, напечатанной в , Николай I написал: «Если в статьях, напечатанных в «Библиотеке для чтения», содержится ложь, то следует дать опровержение литературным путем, не прибегая к оскорблениям».