Вот краткий смысл той длинной речи, которая выливается у нас в форме все учащающихся беспорядков, демонстраций, арестов и обысков. На вас лежит теперь весь долг, вся нравственная ответственность сказать открыто и смело свое слово и выказать участие в демонстрации 3 марта.
Собирайтесь же 3 марта к 12 часам дня на Невском проспекте между Садовой и Екатерининским каналом.
Организационный Комитет студ. сиб. университета.
Изд. Кассы радикалов 1902».
Алексей ничего радикального не увидел в этой прокламации. «Свет и свобода» прежде всего... Ясно, что все образованное общество выйдет на панели Невского. И он не может остаться безучастным к этим призывам. С кем бы Алексей ни встречался, эти оставшиеся три дня до демонстрации подтверждали правильность его решения. Все высказывались в том же смысле, что и в прокламации. Особенно горячо высказывался в поддержку основных положений прокламации дядя Николай Шишков. Алексей пришел к нему по делу: может, дядя посоветует, где ему проходить летнюю практику. И оказалось, что зашел он не зря. С практикой уладили довольно быстро. В июле он поедет на завод к Сергею Шишкову. Хоть и грустно будет уезжать от Юли через месяц после свадьбы, но ничего не поделаешь. Это необходимо. Зато в одно лето он может познакомиться с производством, оно нехитрое.
Разговор с Николаем Шишковым имел серьезные последствия и в другом отношении. Он предложил Алексею участвовать в журнале «Юный читатель». И Алексей, ободренный этим деловым предложением, придя домой, сразу приступил к своим «Детским воспоминаниям». Написанное кажется ему удачным. Но, как и многое перед этим, осталось незаконченным. Он по-прежнему с недоверием относится к своим литературным занятиям. Это вряд ли обеспечит ему жизнь. Поэтому «делу время, потехе час». Мать другое дело. Пусть пошлет что-нибудь, ее вещь наверняка поместят, и она может стать постоянной сотрудницей столичного журнала.
Алексей часто думал о том, что он не умеет распределить свое время, не умеет взяться за дело. Сколько лет ему внушали, что если он чего-то хочет добиться в жизни, то прежде всего должен научиться ценить время. В школе Войтинского он стал вырабатывать в себе это качество. Но и до сих пор целые дни у него пропадали даром. «Удивительно как время быстро летит, думал иногда Алексей, не успеешь, как говорится, высморкаться и вытереть нос, глядишь прошла неделя. Сколько уж матери не писал... Ерундовская больно жизнь,
дни летят, не успеешь оглянуться. А что сделал за это время? Нет, уж лучше не делать подсчет, избави бог, нельзя, самому станет стыдно, до того все неравномерно и неуравновешенно. Вчера, например, почти целый день обсуждали с Юлей детали предстоящей свадьбы. Что купить здесь, что заказать в Самаре. На все ведь нужно время и деньги. А сегодня надо идти на Невский, все-таки необходимо посмотреть, как будут развиваться события».
То, что он увидел, ошеломило его, заставило о многом задуматься. В тот же день он писал в Самару: «...Сперва распространюсь о текущих событиях, потом о делах, ибо первые гораздо сейчас более интересуют меня, чем денежные операции. Сегодня у нас на Невском была демонстрация. Что это было боже мой. Представь несколько сот тысяч публики на панелях, по улице езда и несколько десятков нарядов пешей и конной полиции и конных жандармов. Были и солдаты, но их прятали по домам. Демонстранты не собрались, как раньше в одном месте, а разбились на кучки и смешались с толпой. И вот, от времени до времени выкидывали красное знамя, кричали: Да здравствует Революция, долой самодержавие. На них накидывались верховые, а они рассыпались. В одном месте били шашками (плашмя). Все время на Невском у Ник. вокзала и до Исак. собора двигалась толпа. Оживление было страшное. И так до вечера. Жертв было кажется очень мало.
В унив. занятия начались, но студенты забастовщики лупят студентов не заб. и обратно. Путей (ский) тоже открыт. Наш неопределенно. Вот в кратких чертах события этого времени».
Вслед за этим возникли серьезные беспорядки в Харьковской и Полтавской губерниях. Войска пустили в ход огнестрельное оружие, но убитых было мало, потому что старались стрелять через головы. В Харьковской губернии целых два уезда охвачены крестьянским бунтом. Разграбили, разрушили и сожгли около двадцати богатых экономий. Уничтожили сахарный завод. До Алексея доходили слухи, что усмиряли здесь с особенной жестокостью. Сюда было брошено пять пехотных полков и казаки. Как только узнал об этом, тут же сообщает в Самару: «...Вы конечно слыхали о том, что у нас происходит на юге. Это не публикуют, но правительство страшно озабочено. Там главное в Полтавской, потом в Харьк. губерниях форменное восстание народа. Войска ничего не могут поделать. Начинают уже бунтовать рабочие. Жгут помещичьи усадьбы, хлеб, делят землю... Говорят это вызвано голодом и «золотой грамотой» будто бы дарованной давно еще царем народу. Положение грозное».
Первая петербургская весна долго поражала Алексея своими невероятными капризами. Ну и Петербург, часто Думал Алексей. Тут все кверху ногами. Все время валит снег, морозы, то грянет оттепель. Третьего дня совсем было растаяло, ан нет, к утру хоть опять на санях поезжай. И так чуть ли не каждый день. Тут, должно быть, и в мае будет снег. Все можно простить, только не превращенье весны в зиму. О, чтобы черт побрал этот проклятый город. Только пять лет можно здесь прожить, не больше. Закончат они с Юлей учебу, а там видно будет, но только жить здесь невозможно.