Так вот. В мое отсутствие в Сосновку днем забежал волк. Пробежал двором, садом и убежал, ничего, никого у нас не тронув. Но потом оказалось, что этот путешественник в Сосновке в двух дворах по овце загрыз, у Устина корову за морду укусил, потом побежал к нам, от нас в Губернаторовку, потом в Колокольцовку, где наконец его и застрелили. Слух этот надо проверить, и если окажется верным, то надо принять меры относительно укушенных им животных. Вот, Лелюша, стоило тебе уехать, как сразу начались охотничьи приключения.
Очень бы хотелось, папа, летом поохотиться. Ты не забыл, что мы хотим устроить охоту?
Конечно, обязательно что-нибудь интересное для и твоих друзей придумаем. Волков не обещаю, а охоту на дудаков непременно устроим. Только учись как следует...
Ну а теперь к прозе, заговорила Александра Леонтьевна. Мы с Лелей вчера ходили к Гозенгезеру, носили сапоги. Но голенища оказались так плохи, что нам отсоветовали приставлять к ним шестирублевые головки. Да и никаких к ним приставить нельзя, так как голенища внизу надо обрезать и тогда они будут слишком коротки. Поэтому мы решились поискать готовые сапоги подешевле, чем у Гозенгезера.
Представляешь, десять или одиннадцать рублей! Мы нашли очень хорошие у Терентьева за восемь рублей и купили. Делать нечего. Все равно штиблеты скоро развалятся, а с сапогами авось проносятся до июня. Моновским отнесла три рубля с благодарностью и сладко пела соловьем, чтобы объяснить твое нехождение к ним так, чтобы они не обиделись. Если б ты еще бы дня два-три не приехал, мы бы с Лелей снова сели на мель. А теперь нам уже опять ничто не страшно. Еда, обувка, одежда есть, а все остальное как-нибудь преодолеем. Не так уж и долго ждать.
Да, осталось два-три месяца, мигом пролетят... А может, выберетесь на пасху в Сосновку? Все хотят на вас посмотреть...
И так они могли говорить без конца. Что-то вспоминалось, на что-то наталкивались глазами, и это-то подстегивало их мысли, которыми они торопились поделиться друг с другом.
Ездил я как-то в Екатериновку за семенами к Малюшкину, удалось достать хорошие, дорожка хоть кое-где и начала портиться, но все еще ездить можно было, это для меня просто клад. Так вот, еду и всю дорогу думаю: почему мне самому все приходится делать? Если б дорога вдруг сейчас рухнула, то я оказался бы в большом кризисе: и семян на пашне нет, и сена на весну не заготовлено. Уж очень все медленно делаете. Еду и все доискиваюсь, где у меня больное место в хозяйстве. Неужели это неопытность Назара, ведь он должен мне во всем помогать, обо всем заранее позаботиться, а он никогда не знает, где и какая опасность грозит нам в хозяйстве, и это меня заставляет постоянно волноваться, портить кровь, и вот я здесь сижу, разговариваю с тобой, а сам все время думаю о том, что все лошади в ходу, предстоит возка семян, а сена дома не заготовлено. Приеду, с этого и начну. Привык я, Сашура, во всех печалях жаловаться тебе, так и сейчас. Вот пожаловался и легче. Работы у меня по горло. Каждый день утомляюсь до отвала. Но знаешь, на меня труд и усталость хорошо действуют. Прежде, бывало, я приписывал это сознанию необходимости работы для общества, для людей вообще; теперь, когда люди вообще порядочно потеряли престиж для меня, я объясняю себе то, что в труде я себя чувствую хорошо тем, что я тружусь для тебя и Лелюши... И как мне хорошо бывать у вас. Теперь уж, видно, до пасхи.
Может, нам удастся на пасху приехать?
О, как бы это было хорошо! Я был бы просто счастлив. Да и Лелюша бы отдохнул, немного встряхнулся. А то у меня каждый день будет на счету, сама понимаешь, сколько весной дел. Мечусь обычно как угорелый. А весна в этом году предстоит тяжелая.
Я сначала в Самаре должна побывать, по Лелиным и своим делам, а потом и к тебе.
Не забудь деньги получить в самарской газете. Побывай у Даннеберга. Ему все же законы о состоянии известны. Потом познакомься у него сама с этими законами, потом уж к адвокату. Чтобы тебе не совсем перед адвокатом хлопать глазами. И он дешевле возьмет, когда увидит, что эта премудрость для тебя не совсем темный лес. А то, боюсь, опять сядем на мель, весна много денег потребует, нужно нанимать пахарей, бороновщиков, да мало ли какие дыры вдруг образуются, а заплатить нечем будет. Нужно норму жизни соблюдать...
Алексей Аполлонович не закончил фразы, увидев, как побледнела Александра Леонтьевна, быстро встала и ушла в другую комнату. «Вот и поговорили», подумал Алексей Аполлонович.
Александра Леонтьевна быстро вернулась.
Лешурочка, ну сколько же можно упрекать нас в том, что я много трачу, я ж не транжирка какая-нибудь, только и слышишь от тебя: соблюдайте норму жизни, у тебя много работы, ты даже и сейчас все время о семенах да о лошадях говоришь... Сколько же можно?
Ничего не мог ответить всегда находчивый Алексей Аполлонович. Слушать такие слова ему было обидно. Жизнь порой разъединяет людей... и можно уйти так далеко, что друг друга понимать не будешь. И теперь, раз она обиделась, приняв так близко к сердцу его легкий упрек, ему ясно, что она не понимает того, что он хотел бы сейчас развить. С ее точки зрения, выходит так, будто он хочет по своим вкусам установить норму жизни: