После заседания суда Пушкины позвали Александру Леонтьевну к себе обедать. Сам Пушкин из управы зашел за детьми в училище и привел всю команду. После обеда Пушкин читал всем собравшимся «Свадьбу Кречинского». Читал он хорошо, особенно роли Расплюева и Муромского. Всех поразила эта чудесная, талантливая пьеса. На Алешу пьеса тоже произвела сильное впечатление, всю дорогу домой он вспоминал отдельные сцены и словечки Расплюева.
В письме в Сосновку он писал 18 января 1898 года:
«Дорогой папутя. Я уж больно редко к тебе пишу. Раз собрался на днях, ты приехал. Вчера у Пушкиных мы с мамуней весь день просидели. Юрий Александрович читал «Свадьбу Кречинского». Мне ужасно понравилась эта пьеса. Хохотали, хохотали. Потом мы с Борей дрались на настоящих шпагах, да таких тяжелых, что у меня и сейчас рука дрожит... Вот и все новости. Нынче был у обедни и в соборе и у Николы, вот какой я шустрый. Сто миллионов раз целую тебя. Твой шустрый малый».
Через одиннадцать дней Алеша писал:
«Миленький
папутя сейчас ходили получать твое заказное письмо. Мамуня страх как беспокоилась, все думала, что ты замерз даже две ночи не спала. Я папутя теперь кажется порядочно учусь по геометрии у меня сперва тройка потом четверка, а потом пятерка по французски, по алгебре, по географии по немецки все четверки только по истории тройка. С инспектором у нас тоже лады. Со Всевкой Пушкиным мы малую толику поругались. Учусь играть на бильярде и оставил раз Мишу Пушкина, потом Борю. Хотим на масляницу давать спектакль, но никак не придумаем. То пьеса не хороша, то актеры отказываются...»
С подробностями Алеша описывает «уткинскую свадьбу», иронически отзывается о хозяевах, об учебнике по биологии, просит отчима прислать ему хороший учебник Ясинского, подробно рассказывает ему, что он сейчас проходит по русскому, по географии, по французскому и по немецкому; с юмором излагает ему «сызранские сплетни».
Переезд в Самару
Вот уж правду говорят: с милой рай и в шалаше. Как ни плохо по обстановке житьишко в Сызрани, а не бывал бы в Сосновке, не глядел бы на свои большие комнаты, не радовался бы их комфорту...
Пожил бы здесь, папутя, не то бы сказал. Уж так нам с мамой надоели наши хозяева, что готовы хоть на Луну улететь отсюда, столько искренности, неподдельного чувства вложил Алеша в эти слова, что родители весело рассмеялись.
Наконец-то они снова втроем, могут бесконечно смотреть друг на друга и радоваться каждому слову и каждому взгляду, могут наговориться и намиловаться всласть.
В последний раз, когда я от вас уезжал, помните, как я собирался? Укладывался наспех и в одну из наволочек свалил очень разнокалиберный багаж: книги, провизию, сапоги, крендели... И представьте, какой получился скандал. Переношу вещи в самарский вокзал, вижу, руки черные. Развязываю наволочку, и что же: банка с мазью раскрылась и уже пустая. Вся мазь утекла. За что ни хвачусь черное. И смех и горе. Все-таки бед меньше, чем можно было ожидать. Пострадали, главное, книги и крендели, и наволочка. Спасибо, одежда уцелела. Но возни было пропасть. Оказалось, крышка очень неплотно пригнана к коробке. Вещи заложил, но сесть на поезд в тот же день не успел. Уехал ночным.
С тобой, Лешурочка, вечно что-нибудь случается. А я по Сосновке соскучилась. Так бы сейчас и улетела туда. В Сосновке у нас чудо как хорошо, и там нас троих никакой враг не настигнет.
Все зависит от тебя, Лелюша, обратился Алексей Аполлонович к Леле. Будешь учиться хорошо, перейдешь в пятый класс без экзамена, всю весну самое благодатное время проведем вместе в Сосновке. Можешь кого-нибудь из товарищей своих пригласить, чтоб не скучно было, дам вам самых лучших лошадей, катайтесь, развлекайтесь вволю. Ты знаешь, Лешуня, как я радуюсь, что у меня есть сызранский серый, на котором ты, вероятно, с наслаждением покатаешься летом верхом. Просто представить себе трудно, как он преображается под верхом. Глаза горят, пляшет, а пустишь рысью, просто рысак. Не знаю, как будет скакать, а сидеть на нем как в зыбке. Хочу назвать его Малек-Адель
Александра Леонтьевна горестно вздохнула: она-то уж хорошо знала, что этот разговор о лошадях может продолжаться хоть целый день и целый вечер. Сколько уж перебывало у них лошадей, и все редкостной красоты и редкостных лошадиных качеств, а потом не пройдет и двух-трех недель, как Алексей Аполлонович найдет в этой же лошади тысячу изъянов и постарается перепродать ее.
Как-то приехал ко мне Медведев, сел на него да и слезать не хочет. А он-то под ним гарцует. Федор Степаныч уже заикался отбить его у меня. Не знаю, что мне и делать. Дело в том, что он посулил мне взаймы двести пудов семян, а я за то обещал уступить ему за сходную цену любую лошадь, какая ему понравится. Даже в знак состоявшейся сделки мы уже выпили за это магарыч. Я-то знал, что он имел в виду: или взять у меня Черта, или Жулика. И тот и другой ему очень нравятся. И вдруг он увидал еще этого серого Малек-Аделя. Тут у него совсем глаза разбежались. Уморительнее всего, что они, Медведевы, торгуют косяками по несколько сот лошадей и не могут себе выбрать. А когда я себе выберу, то у них глаза разгораются...