Я всегда стараюсь быть правдивой, ты же знаешь. Вот вчера целый день думала о себе, о своей жизни здесь и в деревне. Обычно меня зовут правдивой за то, что я не люблю лгать. Мне в самом деле трудно лгать. В деревне мне было легко жить, потому что там не надо было себя ломать и всегда можно было говорить правду. Но разве я искренно могу назвать себя правдивой? Нет. Во мне есть какая-то позорная слабость, заставляющая меня умалчивать правду, когда я боюсь сделать человеку неприятность и испортить свои с ним отношения. Помнишь, раз ты меня упрекнул в том, что с другими я боюсь ссориться, а с тобой нет. Но, дружочек, оттого-то мне именно и легко с тобой, что я могу высказать тебе все, даже неприятное, что с тобой я могу быть правдива, насколько человек может быть правдив перед другим человеком. А с другими я не могу. Вообще я собой очень недовольна. Мягка я слишком в отношениях с людьми и начинаю сознавать теперь, что это недостаток, Ну, вот наговорила тебе с три короба, а что толку, все равно не могу победить себя.
Алексей Аполлонович не прерывал ее, наслаждаясь мягким, певучим голосом, добрым и искренним выражением лица.
Сашурочка, зачем ты казнишься и говоришь, что ты не можешь себя называть совсем правдивой. Уж ты, пожалуйста, не изволь зря говорить. Правдивее тебя я не знаю человека, да и не может быть. А то, что ты иной раз молчишь, когда видишь несправедливость, так ведь это не ложь. Тебя ставят перед свершившимся и вовсе не спрашивают твоего мнения. А ты от неожиданности теряешься и не сразу находишь, что сказать, чтобы объяснить некрасивость тех или иных поступков. Конечно, это от излишней деликатности, а никак не от лживости. Ну, а каков Лелюша? Втягивается ли в учение? Хорош ли с тобой?
Мне так его было жалко, когда он болел. Такой он был несчастненький. Как поправился, сразу переменился, стал более воинственным, самостоятельным, озорным.
Не пойму, откуда у него это берется. Неужели он не видит, что мы для него все делаем по любви, а не тогда, когда он выклянчит или вытребует дурным расположением духа...
Алексей Аполлонович хорошо знал эту воинственность Алеши. Сначала это казалось верхом самостоятельности, а потом... верхом эгоизма.
Через несколько дней после отъезда Алексея Аполлоновича приснился Александре Леонтьевне сон: будто он на нее за что-то рассердился и уехал, совсем ее бросив, и не хочет больше приезжать. Как она плакала во сне! А когда проснулась и подумала о том, что столько еще месяцев придется ей не видеться с ним, то вдруг почувствовала, как охватывает ее холод одиночества, ужасный холод, которого она боялась не меньше смерти. В эти минуты ей казалось, что так больше жить невозможно, что надо что-то решительно изменить. А что? Может, только на будущий учебный год им удастся перевести Лелю в Самарское реальное училище, и они чаще и дольше будут проводить время вместе. В «Северном вестнике» она прочитала, что любовь нежное растение, которое нужно холить и которое убивает разлука. Правда ли это? И не потому ли она такой сон видала? Шестнадцать лет прошло, как
они полюбили друг друга. Их любовь не такое уж нежное и хрупкое дитя. Неужели она не вынесет разлуки? Сколько дней уж прошло, а она никак не может привыкнуть к тому, что он уехал. Так и кажется, что сейчас отворится дверь и он войдет. Но дверь не отрывалась, сколько она ни смотрела на нее и ни ждала. Никак не могла представить себе, что они расстались надолго, теперь, видно, до масленицы...
В тревогах и заботах, мелких, повседневных, пролетали дни.
Приехал Евдоким из Сосновки. Она увидала его в окошко. Привез стол, этажерку, тюфяк, самовар, лампу, пятнадцать кур, потрохов, пятнадцать кусков масла, гороху, блюдо, три тарелки, паровой утюг. Вещи доставил в целости, только крышку самовара чуть-чуть помял. Теперь можно хоть не бегать за каждым пустяком к хозяевам. А то и погладить не было возможности. Жаль только, будильник не прислал, вставать приходилось рано, не всегда вовремя просыпались. Алеша иной раз собирался второпях. Не успевал как следует поесть, а в училище около двенадцати часов у него начинала болеть голова. Приходил домой бледный, вялый, под глазами синяки, и боль моментально проходила, как только он пообедает. Появлялся румянец, веселое настроение. «Надо вставать пораньше, решила Александра Леонтьевна, и готовить ему более питательный завтрак».
Занятия Алеши налаживались понемногу. Вставал утром довольно охотно и уроки учил гораздо прилежнее, чем она ожидала: боялась, что дурное влияние праздников окажется более сильным. Правда, особой усидчивости в нем по-прежнему нет. Долго как-то сидел над тремя задачами алгебраических уравнений, одну сделал сам, а две никак не выходили. Да и не могли эти задачи у него получиться: он уже думал о другом и никак не мог сосредоточиться. Пошел к Мусиным-Пушкиным. Со Всеволодом он все более и более сходился, и тот его частенько выручал, особенно по математике: хоть и был на два года моложе Алеши, но учился по математике гораздо лучше.
Вернулся Алеша раздосадованный. Оказалось, что он сделал непростительную ошибку умножение вместо сложения.