В августе ждут сюда государя. И к его приезду все киевские церкви чистятся, красятся, подновляются заново...
Жаль, усердие не по разуму... Ведь они уничтожают остатки старины... Ты видела, что реставраторы делают и в Лавре, и в Софийском соборе... Теперь добрались и до Михайловского... Все они теперь испорчены новейшей реставрацией... Как можно заштукатуривать старинные картины и сверху рисовать другие в новом вкусе, ужасающе плохие... Ты заметила, Варя, что эта безвкусица особенно бросается в глаза, если оказывается по соседству с некоторыми уцелевшими остатками старинных рисунков и мозаик... Ты посмотри...
Варвара Леонтьевна послушно вглядывалась в обновленный Михайловский собор, который только что казался ей верхом совершенства, а теперь она растерянно глядела на фрески и рисунки новых «мастеров», не понимая того, что так расстроило старшую сестру.
Так неприятно видеть старинные благородные краски и рядом с ними новые, яркие и кричащие. Как не понимают те, кто этим занимается, что теряется единство впечатления.. Да, разрушают русскую старину
Сестры Тургеневы неторопливо шли по улицам и говорили о предстоящем визите молодого государя, о последних литературных и театральных новостях.
Наконец, 19 июля, приехала в Киев Мария Леонтьевна. С души Александры Леонтьевны свалился камень: младшая сестра ее больше разбиралась в делах, чем она, тем более что приехала она не одна, а с управляющим Петром Афанасьевичем Струковым, бывшим присяжным поверенным. А Петр Афанасьевич тоже, оказалось, был заинтересован в быстрейшем окончании дела и Машу в этом духе настраивал, успокаивая ее, чтобы она не волновалась по пустякам.
С первых минут встречи Александра Леонтьевна поняла, что Маша настроена агрессивно, а это означало, что с ее приездом обострится борьба с Варей. Изо всех она старалась помирить Варю с Машей, ей не хотелось, чтобы возобновились личные столкновения двух сестер. Видно, не успеет она настроить Машу на мирный тон... С Варей ей это удалось. Все эти дни они много разговаривали, Варя рассказывала ей о своей жизни, было что послушать, правда, все о себе и о себе, так что в конце концов становилось нестерпимо скучно с нею, но Александра Леонтьевна тем не менее проявила сдержанность и не обостряла отношений. Она всегда была рада повидаться с Машей, а тут, в Киеве, когда столкнулась с управляющим Скрегеловкой и ничего не могла поделать с ним, когда дело по наследству снова начало затягиваться, приезд сестры казался ей чуть ли не окончанием дела. К тому же с Машей можно было обо всем поговорить откровенно.
Еще в Сосновке Александра Леонтьевна почувствовала недомогания различного рода. И решила использовать свое пребывание в Киеве, чтобы пойти к доктору посоветоваться насчет своих «внутренних и внешних дел». Дорогой, в Воронеже, она встретила одного пожилого дворянина, у которого так же, как у нее, все болели ноги, а теперь у него развивается паралич и он не может ходить без посторонней помощи. Такая перспектива не устраивала ее, она не хотела быть калекой. Надо лечиться, пока не поздно...
Так хочется быть здоровой. Никому не быть в тягость... О своих тревогах и рассказала Маше.
Никому не будешь в тягость, если деньги получишь здесь. Ты была у Петра Петровича?
Да вскоре после приезда я пошла к нему. Он, увидев меня, стал похож на зайца, объевшегося чужой капустой и высеченного за эту проделку...
Ты видела такого зайца?
Конечно, не видела и никогда не увижу, но представляю себе, если таковой заяц существует, то именно в облике нашего управляющего Петра Петровича, каким он был в то утро. Особенно ему было неприятно, что мы идем на соглашение с Варей...
А она показывала тебе условия сдачи имения?
Варя показывала условия, написанные его рукой. Очевидно, она не могла, при всем ее желании, согласиться со всеми пунктами этого соглашения. В частности, один пункт гласил, что она, принимая имение, должна признать все договоры и сделки, письменные и устные, которые он заключил за время своего управления имением. А про какие договоры и сделки говорится, он даже не упомянул. Варя думает, что этот пункт он поместил в свою пользу. Вообще она подозревает его в разных неблаговидных
поступках. Я же думаю, что воровать он, конечно, не собирался, но тянул для того, чтобы подольше получать с нас деньги...
А что-нибудь с мельницей слышно? Сдавал он ее в аренду в этом году? Что посеял? Какие виды на урожай? Ничего не узнавала?
Нет, я так растерялась, что ничего путного не узнала...
Ох, лишь бы не разладилось... Все у меня идет кувырком... И боли в левом боку донимают... И хозяйство рушится... А тут смерть Бориса вывела меня из себя... Ничего не могла делать... Как живой он и сейчас стоит у меня перед глазами... Я уж как-то говорила тебе, что Борис был очень беспечен в делах и очень доверчив. Как все беспечные люди, он вообще не был способен к труду. Ему никогда не следовало бы сидеть на земле, а заниматься другим делом. Он обладал большим даром слова, и, будучи одно время предводителем дворянства, очень хорошо вел собрание и сделал много пользы во время голодовок. Но его необычайная лень... Можешь себе представить, он никогда не ездил в поля, а садился в зале, открывал окошко и смотрел в подзорную трубу на работы. Бывало, приедешь в жнитво, спросишь, где Борис, а он рыбу удит. В конторе принимал лежа, у него была мягкая кушетка для лежания