Значит, считаете, что вы тут совсем ни при чем?
Толстоедов, лукаво и вместе с тем осторожно улыбаясь, вымолвил:
В документах по этому делу находится заявление Головко с просьбой принять его в ВОХР. Я отлично помню, что там написано. Резолюция Пашкова: «Не возражаю в качестве стрелка». Я же написал только указание отделу кадров: «Оформить», имея в виду не оформление на работу Головко, а всего лишь оформление в соответствующем порядке его документов. Точно так же я снимаю с себя вину за то, что не установил стрелку испытательный срок. Срок устанавливается после приема на работу, а я не подписывал приказа о приеме на работу Головко.
Маркова даже растерялась. Только что Толстоедов яростно оправдывал Пашкова и вдруг повернул разговор совсем в обратную сторону. Фактически начал его «топить». «Хитер!» подумала Татьяна Васильевна, и все ее оцепенение перед Толстоедовым исчезло.
Виктор Степанович между тем продолжал:
Насколько мне известно свое преступление Головко совершил в паре с рецидивистом, который уже был вооружен. То есть они вполне могли бы обойтись без нашего злосчастного нагана. Таким образом, я не вижу причинно-следственной связи между устройством Головко на работу на наш завод и его преступлением.
В непривычных Толстоедову словах, во всей казуистической запутанности его оправданий явно чувствовалась солидная теоретическая подготовка. И Маркова напрямик спросила:
Вы что, с адвокатом консультировались?
Толстоедов несколько опешил от такой догадливости. Это было лучшим подтверждением того, что Татьяна Васильевна поняла все правильно. Впрочем, Толстоедов и не думал запираться.
Да, вздернул он круглый сильный подбородок. А что? Это запрещено законом?
Разумеется, это не было запрещено законом, но вызывающий тон фразы возмутил Татьяну Васильевну:
Вы очень циничны, Виктор Степанович.
Я?! издевательски-непонимающе спросил Толстоедов. Я циник?1 Внешность обманчива, уверяю вас. Весь мой так называемый цинизм не что иное, как прикрытие.
Да неужели? усмехнулась она. Прикрытие чего?
Чего?.. переспросил он таким тоном, словно собирался доверить Марковой сокровенную тайну. Чего например, самой обыкновенной сентиментальности.
О! от неожиданности так и вскрикнула Маркова.
Вот вам и «о!», кивнул Толстоедов. А ведь сентиментальность не порок, а несчастье. Она считается чем-то постыдным. Пуще всего над ней смеются циники, которые и сами-то иногда напускают на себя цинизм, чтобы скрыть собственную сентиментальность. Но на это способны лишь люди, которые могут увидеть себя со стороны. В наициничнейшей, даже порою кощунственной сентенции такого человека кроется гораздо больше доброго чувства, чем, простите, в слезах и соплях «сентименталиста в чистом виде».
«Неглупо, подумала Маркова, но от скромности он не умрет».
Значит, на это способны немногие? спросила она задумчиво, в который раз пожалев, что сменила Сашу Гаевского, который вовсе не был склонен к теоретизированиям на свободную тему: он дотошно выспросил бы у Толстоедова все, что касается Головко, а заодно и Светланы Иванчихиной.
Вы говорите это как будто иронически, произнес Толстоедов. А задумывались ли вы когда-нибудь над причинами совершения преступлений?
Задумывалась ли она!
Толстоедов, однако, увлекся:
Часто очень часто! в основе преступления лежит попытка самоутверждения. Особенно у человека, которому прежде всего очень важно уважать самого себя. Верить в свои силы. «А, вы думаете, что я вечный младший научный сотрудник, который способен только пробирки из шкафа в шкаф переставлять, а я могу так запутать милицию, что она вовек до меня не доберется!»
Скорее всего, то, о чем вы говорите, не причина, а следствие, спокойно сказала Маркова. Очень немногие способны на убийство только и исключительно во имя тренировки своего интеллекта. И слава богу! Причина
преступления всегда более конкретна и, увы, тривиальна. Жажда наживы, например. А вот после преступления умный человек и начинает со свойственной ему изобретательностью заметать следы. Да, бывает: следствие ходит буквально вокруг него, а он сидит в темном уголке и тешит свое тщеславие. Только ведь тщеславие штука опасная, взрывчатая. Оно распирает человека, и тот, подобно знаменитой лягушке-путешественнице, в самый неподходящий момент может закричать: «Это я! Это я! Это я придумала!»
Маркова умолкла.
Не очень-то умного человека вы нарисовали! сказал Толстоедов громко и весело, словно смеясь над ней. Я-то имел в виду несколько другое. Впрочем, это не имеет отношения к делу.
Настроение у инспектора Клишина было далеко не бодрое. Как ни странно, о Светлане Иванчихиной, которая работала в заводоуправлении около пяти лет, никто не мог сказать ничего определенного. Отделывались общими словами: добросовестная, исполнительная, принимала активное участие в работе профсоюзной организации Только иногда проскальзывало что-то живое, и это совпадало с тем описанием, которое дала сестре Зоя: немного странная, какая-то не такая и неразборчивая, навязчивая
Плохо было и то, что ни один человек в заводоуправлении не мог вспомнить, во сколько и куда ушла Светлана с работы. Директор завода лежал в больнице, а главный инженер, чей кабинет тоже выходил в приемную, говорил только, что Светлана была чем-то очень довольна и все время пыталась запеть, разбирая почту. Ни слуха, ни голоса у нее совершенно не было, потому главный инженер и запомнил это событие.