Черт знает, как она была противна: тяжелая, потная, обросшая светлым пухом, она была похожа на подушку, набитую сырым пером, да еще в несвежей наволочке. Была она лет на десять старше Генки, но при взгляде на него в ее небольших светлых глазках возникал тихий страх. Генка вколотил в Лорку полную покорность. А вот Толик чувствовал смутную благодаря ность Генке. За приют, еду, выпивку, а главное за тот нужный и важный разговор, который был у них. И за будущее. Теперь, после встречи с Головко, Толик этого будущего уже не так боялся.
Это не жизнь,
а сплошное гадство! Дом, сволочи, полгода ремонтируют, выгнали людей на улицу на зиму глядя. Систе-ема! Хорошо, русалка есть, а то сиди в сарае, околевай. Работал кладовщиком на автобазе знаешь, на Воронежском шоссе. За тридевять земель. Ездить сдохнуть легче: в автобусе давка, всех ненавижу, пнуть охота. Какой смысл работать на автобазе, если задыхаешься в автобусе? Бросил. Сейчас почти на мели. Одно хорошо сюда, к Лорке, участковый ко мне не доберется. Гад, горазд был душеспасительные беседы вести. А мою душу уже никакими грелками не отогреешь. Тебя вот встретил расстроился весь. До чего мужика довели! Что хотят, то и делают.
Толик понуро кивал. Ему ведь тоже всегда, всю жизнь казалось, что в его серой, неудачливой судьбе кто-то виноват, кто-то его «доводит», что хочет, то с ним и делает.
А Генка, опершись о стол, умостив на ладони кудрявую голову, тем временем жаловался, часто и печально моргая:
Я всегда матери первым помощником был. Отец ей всю душу выматывал. Придет, гад, пьяный, разденется и ляжет в снег. Начнешь его в дом тащить дерется, гад. Оставишь в покое орет, что из дома выкинули голого-босого. А когда я в первый раз набрался, он на меня с кулаками полез. Надо же, а? Я ему: «Ты пьешь и я пью. Ты бросишь и я брошу». Дурак был тоже, нашелся, понимаешь, воспитатель. Как отец меня тогда уделал Я после того из дому и подался. Ну их, думаю! Зато сам себе велосипед. Мать жалко было сначала: больше обо мне никто так не заботился, как она
Толик молчал, думая, что о нем и мать-то никогда особенно не заботилась. Только однажды он чувствовал настоящее, человеческое беспокойство о себе когда лежал с воспалением легких в больнице. Тогда о нем беспокоились точно. А как выздоровел, так начали стараться поскорее выпихнуть из больницы. Тоже хороши Ничего, скоро все кончится
Чего ты завял? спросил Головко.
А чего Все равно возьмут меня. Чтоб не взяли, надо обрываться. А денег-то нет!
Генка помолчал, глядя с прищуром, потом презрительно скривился:
Подумаешь! Полонез Огинского! Погоди, не линяй со страху. Денег нет надо раздобыть.
Где?
А где вчера брал?
Толик покачал было головой, потом хмыкнул:
А что? Мне уже терять нечего! Как мой батя говорит, раз, еще раз, еще много, много раз. Но это же не деньги пятнадцать рэ. И обрез машина ненадежная. Откажет в самый ответственный момент и ку-ку.
Генка усмехнулся:
Конечно, револьверчик лучше. Да вот только где его взять?
Знал бы, сам взял. Трудно одному.
О чем речь! так и взвился Генка. Я с тобой!
Ты-ы! не поверил Толик. А тебе это зачем?! Он не мог понять: как это самому, добровольно, не вынужденно, брать на себя ту ношу, которую он взял вчера? Толик считал, что ему теперь просто не остается ничего другого, как продолжать. Но Геике-то зачем?!
А, надоела вся эта бодяга! скривился тот. С деньгами все на свете проще. Возьмем, к примеру, завтра таксёра, а там посмотрим, как жить дальше. Не повезет повторим. Или что-нибудь другое придумаем, если опять дешево получится. И потом ты же сам говорил, что тебе теперь нечего терять Генка отвел глаза.
Толик не сразу сообразил, на что Генка намекает: чтобы в случае провала Муравьев взял на себя оба убийства и вчерашнее, и то, которое еще впереди. В том, что оно произойдет, уже не сомневаются оба. Теперь это всего лишь вопрос времени.
Да ладно. С помощью Генки, может быть, и впрямь выйдет удачней. И Толик пообещает ему выгородить его в случае чего. Но стрелять он все-таки заставит Генку. Тогда им обоим будет «нечего терять». Почти наверняка таксёр опять будет пустой. Но Муравьев повяжет Генку наверняка. Хотя чего он размечтался? Где оружие-то взять новое? Для обреза остался только один патрон, да и тот может подвести.
Лорка уже «уклалась спать», как она говорила. Решив, что утро вечера мудренее, встали из-за стола и Толик с Генкой.
Нет, не было утро мудренее. Безобразно болела голова. Генка, весь зеленоватый, то и дело глотал воду из-под крана и, морщась, хрипел:
Сушняк долбит! Трубы горят!
Лорка неизвестно куда подевалась, пока спали. Толик спросил о ней, но Головко равнодушно пожал плечами:
Мне что? Лишь бы с пузырем пришла. А где, как это ее личное дело.
Толик подошел к окну. Внизу два мужика, натужившись, тащили сетку, распертую бутылками пива. Выпить захотелось так, что легче казалось повеситься, чем дождаться Лорки. Ругаясь и постанывая, он влип лицом в прохладное стекло.
День был серый, в мутном небе копились не таяли тяжелые, мутные клубы дыма, поднимающиеся из труб ТЭЦ. Толик смотрел на дым с ненавистью. Он сейчас ненавидел все и всех,