Из-за чего?
Да я не слушала, я как раз отошла, а Петр телевизор смотрел. А те слово за слово и вспыхнули порохом. Что-то Виталик ему не так сказал Толик его в нос и хрястнул. Виталик на стол опрокинулся, а там бутылка пустая упала на стакан, а Виталик сверху. Толик такое дело увидел, баян схватил да был и весь вышел.
Жене показалось, что над ухом у него что-то внезапно зазвенело. Он даже дернулся:
Какой баян?
Толика баян, Муравьева. Они с Виталиком третьего дня ходили на свадьбу к Виталикову дружку, Славке Гурьянову, так Толик там играл, а потом, после свадьбы, заходили к нам он баян и забыл.
Это его баян, собственный?
Откуда у него! Господи! Когда приехал за своей гармошкой, сказал, что в прокате брал.
Чего же ради ему было приезжать? Вы же говорили, что он рядом живет. Или он с работы заехал? На чем, кстати, он приезжал?
Говорил, на такси. Все волновался, что счетчик мотает. Просто так, покататься, наверное, решил. Ведь и вправду, рядом живет. А что до работы, так нигде он не работает. Уже недели три. Сперва устраивался в магазин, тут, неподалеку, да украл ящик водки. Заведующая пожалела только аванс забрала, а заявлять на него не стала.
Значит, Муравьев не работает. На какие же деньги он на такси разъезжает?
Чего не знаю, того не знаю! скрестила руки на груди Вера Федоровна. Сказал Толик, мол, катаюсь, а про деньги не говорил. Занял поди. Хотя у кого ему занимать считай, со всех пособирал уже.
Он и вам должен? спросил Женя. И вам тоже?
Ему то хотелось вскочить и бежать к телефону, сообщать Марковой, что, кажется, проясняется насчет баяна и кое-чего другого, но не мог же он просто так прервать разговор: неудобно, да и надо побольше про этого Толика разузнать.
Я Ж говорю, у всех на нашей улице позанимал уже. Отец у него инвалид, пенсию получает, хотя и маленькую, а Толик-то святым духом жить не может!
Так чем же он долги отдавал!
Чем, чем! Вера Федоровна снисходительно посмотрела на Женю и передернула круглыми плечами. Да ничем! Некоторые скандалили с ним из-за этого, но они больше новые, кто недавно здесь живет, а мы Толика с малолетства знаем: хоть и уверены не вернет, а все равно даем.
Хороший, видно, человек? постарался понимающе и сочувственно спросить Женя, изнемогая от нетерпения.
Да как сказать если со стороны поглядеть бичара, да и все. То там день поработает, то тут, да сразу же и уйдет. Куді только не кидался. И в автобазе, и в магазине, и на свалке, и в домоуправлении с моим работал. Сколько помню, все устраивается да увольняется. Не умеет Толик в этой жизни оглядеться, не научен, да и кому было учить: отец вечно больной, а как отнялась у него вся левая сторона это лет пятнадцать тому, так Антонина, мать Толика, хвост баранкой и ту-ту отсюда с хахалем. Оно бы, так сказать, скатертью дорожка, а то здесь никак не могла успокоиться, все по соседям утешителей искала. В ее голосе скрипнула застарелая ненависть. Но по Толику все это переехало колесом. Кидался он от матери к отцу, так и не учился толком, не работал. Ни с материным хахалем не мог ужиться, ни с отцовой другой бабой теперь покойница она
Она вдруг приткнулась взглядом к окну и скороговоркой закончила:
А так он добрый. Собак любит. Моего Пирата сосед наш, Козлов, все хотел на шапку застрелить, так Толик ему пригрозил обрезом, он и отстал
Она не отрывалась от окна, и Женя глянул поверх ее головы. У калитки стоял грузовик, а невысокий худощавый парень в грязноватой куртке выгружал из кузова с десяток пустых ящиков.
Вера Федоровна дернула за шпингалеты незаклеенные рамы распахнулись.
Виталик! плачущим голосом закричала она. Чего ж ты творишь, а? Ты же сдал бутылки, сдал, так чего же ты опять эту пакость в дом волокешь? Убери сию же секундочку! Переезжать же не сегодня-завтра!
Завянь, маманя! очень веселым голосом велел парень.
Женя разглядел у него за воротом бинт стало быть, домой явился сам Виталий Петрович Сюлюков.
Там народишко, между нами, девочками, днями и ночами с пустыми пузырями
простаивает, сдать не может, потому как тары нет. А умные люди, между нами, девочками, по рублику те ящички, по рублику Глядишь, и очередь меньше, и в кармане мани на новые пузыри. Между нами, девочками.
Вера Федоровна, не закрывая окошка, повернулась к Жене с выражением какого-то виноватого горя на лице, а он, глядя с невольной растерянностью в ее заплаканные темные глаза, вдруг сообразил, кого она ему напоминала: Маркову. Нет, не пегими от седины волосами, не чертами лцца, а той сквозящей за привычной энергичностью неистребимой, давно накопившейся усталостью, которая отличает забеганных, захлопотанных, грузных телом женщин, давно ушедших за сорок.
Эта мысль пришла и тут же улетучилась, потому что накрепко думал Женя сейчас только об одном: «Толик ему пригрозил обрезом, и он отстал»
«Ну что же, мама. Вот и произошло то, чего следовало ожидать. Сейчас говорить об этом поздно, винить кого-то тем более. Просто мне обидно перед смертью, очень хочется посмотреть в твои глаза, увидеть тебя. Какая разница, что меня расстреляют, так уж лучше я сам наложу на себя руки. Все равно меня с музыкой не будут хоронить. А только поставят в книге смертников номер. Но ты не плачь. Слезами уже ничему не поможешь. А написать я тебе должен всю правду. Я никого не виню, хоть меня все отбросили. Я с того и получился такой отброс, как отец говорит. Я никого не виню, пусть только мне все всё простят. Вот такие дела. Прощай, мама».