Вы же знаете, акт есть, он подписан, фамилия ревизора указана. Приезжала из Москвы ревизор, молодая женщина.
Да, акт у нас есть. Он благополучен. Ревизия никаких нарушений не обнаружила. И фамилия этого ревизора нам известна Герц.
Да, Роза Яковлевна Герц. Теперь и я вспомнила.
11
Зоя Васильевна, нашли любопытный документ. Хочу показать его вам, услышала я в трубке взволнованный голос старого ревизора.
Хорошо. Скоро буду у вас, Василий Васильевич, Минут через двадцать мы с Якушкиным были в институте. Чупрун нетерпеливо встретил нас:
Вот, Зоя Васильевна, смотрите. Банковский чек на девять тысяч пятьсот рублей за июнь. По кассе этот чек не оприходован. Теперь взгляните на оборот. Похоже, что это рука Корневой. Странная здесь запись, как будто шифр какой.
На обороте чековой квитанции в колонку расположились несколько заглавных букв и цифры против них:
А2 Б2 Р5 КИШ500.
Разрешите, Зоя Васильевна. Якушкин взял в руки чек, повертел его, зачем-то посмотрел на свет.
Похоже, цифры эти, если их сложить, означают сумму, указанную в чеке, медленно, неуверенно, словно сам в это мало верил, сказал Якушкин.
Возможно, Виталий Андреевич. Но здесь еще и буковки: «А», «Б», «Р», «КИШ», они что-то значат Покажите чек, Виталий Андреевич, криминалистам. Надо точно знать, кем все это написано.
Чем дальше продвигалось следствие, тем чаще задумывалась
я: что заставило двух женщин пойти на преступление? А сомнений в том, что они преступницы, у меня не осталось. Когда, кем были «запрограммированы» в их душах нравственные пробелы, приведшие обеих к катастрофе? Росли, учились, дышали они одним воздухом со сверстниками, читали одни книги, смотрели одни фильмы. Нет ведь каких-то крупных надломов в их судьбах! Сколько раз я задавала себе эти вопросы! Порой мне казалось, что ответы на них искать вовсе не надо. Поддавшись однажды искушению, поверив в безнаказанность, Корнева и Пащенко уже не могли остановиться. Они продолжали игру с огнем.
Безусловно, обстоятельства во многом позволяли Корневой и Пащенко запускать руки в государственный карман.
Несколько дней я пробыла в командировке в небольшом районном центре на севере области, где располагалась одна из партий Гипроавтодора. К ее начальнику у следствия появились вопросы. Вернулась из командировки вечером. Когда вышла на привокзальную площадь, на улицах уже горели светильники. В городе было зябко, влажно стояла поздняя осень, предзимье.
Стылый воздух, казалось, был наполнен тонким перезвоном невидимых крохотных льдинок.
Два моих домашних скептика, муж и дочь-семиклассница, давно и надежно привыкшие к моим бесконечным и неожиданным командировкам, к обязательным дежурствам в прокуратуре и другим малоудобным для семейной жизни обстоятельствам, встретили меня новостью.
Едва Лена открыла мне дверь, взяла из рук портфель, чмокнула в щеку, на кухне вдруг пронзительнозаливисто залаял щенок. Из-за открытых дверей выкатился маленький, лохматый черно-белый комок и бросился мне под ноги.
Мамочка, не бойся. Это ведь Пушок, он не кусается.
Какой Пушок? Откуда он здесь взялся? напустилась я на Лену.
Папа мне принес, чтобы не скучно было, она взяла в руки щенка. Всклоченная, испуганная мордашка Пушка, с темной влажной кнопкой носа, была очень сердитой.
В следующий раз приедешь, позвонишь, а тебе откроют совершенно чужие люди, послышался из кухни голос мужа. Здравствуй, он вышел мне навстречу.
Почему же чужие?
Потому, мамочка, что мы можем переехать на новую квартиру. Папе уже сказали об этом на работе. Лена все еще прижимала к себе лохматое существо.
Ничего, Лена, мы маме записку с адресом оставим. Точно?
А я напишу ее на немецком языке. Пусть переводит, Лена засмеялась, опустила щенка на пол. Он тут же снова принялся лаять на меня, решительно загородив проход в комнату.
Не надо, Пушок, это мама, Лена взяла меня за руку. Пойдем, мама, я соскучилась по тебе. Ты так долго была, в этой своей командировке. Расскажешь, где была?
Расскажи, расскажешь Расскажи о бабушке, о работе, о войне расскажи Эта просьба повторяется особенно часто. Дочка одолевала меня своими бесконечными «расскажи», кажется, с тех пор, как научилась говорить. Я и рассказываю.
12
Что знаю я о том страшном времени? В детской памяти сохранилось неосознанное, смутное прикосновение к ней. Война вошла в мою жизнь теплым, солнечным днем позднего лета 1941 года. Мне было всего шесть лет. В полдень за нашим селом, у речки, разорвали тишину автоматные очереди. В синем безоблачном небе распластался черной птицей самолет. Я видела, как со старого казачьего кургана торопливо спускались цепочкой к реке чужие люди.
Расскажи о войне
Моя девочка! Знала бы ты, как нелегка твоя просьба. Войну я познала умом шестилетнего ребенка, но до сих пор не могу растворить в памяти этот камень, брошенный в мое детство. Два года мое село находилось в оккупационной зоне. По его улицам ходили чужие люди, урчали машины, вздымали пыль тяжелыми копытами упитанные лошади. Немцы отобрали у нас улицы, и мы играли на тесных задворках, в огородах. Стоило нам расшуметься приходил кто-нибудь из старших и говорил: тише, дети, комендант едет. Комендант и пятеро полицейских в черных мундирах блюли в селе «арийский порядок»: не раз пускал в действие свою плетку комендант Тернер. Особенно тогда, когда уводили со дворов скот, выгребали из рундуков остатки зерна. Накричавшись в плаче, каменели в горе наши матери и бабушки. И кто-нибудь, не выдержав, бросал полицейским недобрые слова. Тогда свистела, рассекая воздух, плетка коменданта.