Я утверждаю, что уже самого того факта, что эту юную даму грубо вытащили из ее собственного дома, да еще в тот момент, когда сердце ее и без того разрывалось от боли и сострадания к дорогому брату, самого этого факта достаточно для того, чтобы вызвать к ней сочувствие со стороны любого жителя этого графства и, более того, всех тех непредвзято мыслящих граждан этой страны, кто слышал а слышали практически все об этом страшном преступлении.
То, что было сделано, действительно грозит ей гибелью вы не оставляете этой девушке никакой надежды А где улики? Единственное основание для ее ареста мне, как гражданину страны, где торжествуют принципы свободы и справедливости, стыдно говорить об этом подозрения мистера Уичера, человека, сосредоточившегося исключительно на поисках убийцы и рассчитывающего получить за его поимку награду Я не хочу бросать на него тень, но, по-моему, в данном случае профессиональное рвение подтолкнуло его в поисках мотива преступления на совершенно беспрецедентный в юриспруденции путь. Я вынужден говорить о бессердечии и душевной черствости: я говорю о компрометации; хотя я мог бы сказать «позор», но не хотел бы употреблять слишком сильных слов. Во всяком случае, вызвав для дачи свидетельских показаний двух запуганных им школьниц, мистер Уичер самым откровенным образом скомпрометировал себя. Так пусть же ответственность за такие деяния ляжет на тех, кто привел сюда этих, по сути, детей, пусть им будет стыдно!.. Мне представляется, что мистер Уичер позволил завлечь себя на путь, уведший его далеко от существа дела. Растерянный и раздраженный тем, что не удалось найти никаких нитей, ведущих к раскрытию преступления, он ухватился за нечто вовсе не являющееся такой нитью.Если говорить об обвинении, выдвигаемом сейчас против мисс Констанс Кент, заключил адвокат, об обвинении, грозящем сломать всю жизнь этой девушки, то, учитывая открывшиеся в ходе настоящего заседания факты, вынужден заявить, что с большей предвзятостью и несправедливостью я не только не сталкивался, но даже не слышал ни о чем подобном.
а на северной Вестминстерский дворец с его готическими шпилями; колокол Биг-Бен был доставлен на башню еще год назад, но на циферблате по-прежнему отсутствовала одна стрелка и боя курантов все еще никто не слышал. Этим летом на новом Вестминстерском мосту установили 13 мощных фонарей: их великолепное свечение порождалось миниатюрными взрывами кислорода и водорода, от которых известковые сердечки раскалялись добела. Однажды теплым январским днем 1861 года в Миллбанке оказался Диккенс и прогулочным шагом направился на запад, вдоль реки. «Я отшагал три мили, адресовался он к одному из своих корреспондентов, по великолепной широкой эспланаде; то и дело передо мной возникали огромные фабрики, железнодорожные станции и еще всевозможные сооружения. Я проходил мимо совершенно незнакомых мне, блистающих роскошью улиц, доходящих до самой реки. В далекие времена, когда я катался на лодке по Темзе, на этом берегу были одни лишь пустыри да овраги; то там, то здесь виднелись трактир, ветхая мельница, фабричная труба. С тех пор я ни разу здесь не был и не видел, как менялся облик этих мест, хотя всегда считал, что знаю этот довольно большой город не хуже любого лондонца».
Уичер жил в индустриальной части Миллбанка, где постоянно раздавался шум фабричных машин, а вдоль реки теснились убогие, выкрашенные в желтое дома. Господствовал над местностью огромный шестилистник Миллбанкской тюрьмы. Романисту Энтони Троллопу этот район показался «на редкость угрюмым, можно даже сказать уродливым». Холивелл-стрит отделялась от тюремной стены только газометрами, лесопильным заводом и мастерскими, где обрабатывали мрамор. На них-то и выходил своей тыльной частью дом 31, фасадом обращенный на большую пивоварню и кладбище. В квартале к северу располагалась фабрика по производству музыкальных инструментов, а на таком же расстоянии к югу винокуренный завод. Сразу за ним покачивались на приколе баржи с углем, а на противоположном берегу реки располагались огромные гончарные мастерские и распространяющие по всей округе гнилостный запах костедробильни Ламбета. По реке сновали колесные пароходики, доставлявшие лондонцев на работу, а потом по домам. Лопасти взбивали сливаемые в реку отходы воздух был спертым, пропахшим нечистотами.
В понедельник, 30 июля, Джек Уичер отправился на работу. Скотленд-Ярд находился недалеко всего в миле к северу от Холивелл-стрит, и путь туда лежал вдоль Темзы, мимо обшарпанных халуп «Чертовой десятины», затем Вестминстера и Уайтхолла. Вход в полицейское управление для посетителей находился в Большом Скотленд-Ярде, хотя официальный адрес значился как Уайтхолл-плейс, 4. На стене здания красовались большие часы, их циферблат был обращен во двор, на крыше вертелся флюгер. В управлении находились пятьдесят кабинетов. Начиная с 1829 года в них работали сотрудники городской полиции, а с момента своего формирования в 1842 году в трех небольших помещениях располагалась служба детективов. Общежитие, в котором квартировал вместе с другими полицейскими-холостяками Фредерик Уильямсон, примыкало к одному из углов Большого Скотленд-Ярда, позади рыбного магазина Гроувза. У другого угла была пивная перед ней подвыпившая старуха продавала по вечерам в субботу свиные ножки. К северу от Скотленд-Ярда лежала Трафальгарская площадь, южнее протекала Темза.