Тебя ждала, голубчик. Второй день дежурю здесь, заговорила мать таким тоном и с таким размахиванием рук, что сейчас можно было угадать, что эта женщина нередко говорит: «Я своими рукам вскормила сына» и «Я его страшно люблю».
А-а!.. А я думал, что вы по какому-нибудь делу приехали, промолвил сын и поцеловал во второй раз руку матери. Ну, спасибо! Только зачем тратились, ведь вам не легко делать лишние расходы из-за того, чтобы получасом раньше встретить меня.
Голубчик мой, все-то ты обо мне заботишься, произнесла мать и с сожалением добавила, осматривая сына и качая головой: Мало ты поправился за границей-то. Все такой же худенький и слабенький. Дай-ка, Леня, я донесу твой чемоданчик.
Донесите, я действительно утомился, ответил сын и закашлял глухим кашлем. Только подождите немного, покуда народ поразъедется; теперь, я думаю, к извозчикам приступу нет. Рады, мерзавцы, случаю содрать лишний гривенник, благо с ними дураки гуманничают, да таксы на них не налагают
Мать и сын остались стоять на подъезде, не обращая никакого внимания на окружавший их народ. Мать, вопреки мнениям посторонних людей, постоянно считала себя бедною, носила старомодные крашеные шляпки с большими бантами наверху, была практична и воспитала сына, приучая его не делать лишних расходов. Но по какому-то непонятному капризу человеческого чувства, несмотря на ее скупость, в эти минуты свидания ее менее обыкновенного радовало, что сын был по-прежнему трезв и рассудителен. В ней вдруг проснулась какая-то опасная потребность, наперекор судьбе и своим собственным привычкам, самой устроить себе праздник в однообразной будничной жизни. В то же время, задумчиво глядя на свое платье, на одежду и болезненную фигуру сына, она сознавала и всю свою бедность, и всю разумность вскормленного ею существа.
А что дядя? озабоченно спросил сын.
Плох, очень плох! послышался скорбный ответ, и в тоне этих слов почуялось поползновение и слезам.
Но все-таки жив еще?
Жив, голубчик, жив Тебя ждет
Я для того и приехал ранее срока, чтобы застать его в живых Признаюсь, я просто не мог работать, не зная наверное, что тут делается.
Ох, что у нас там творится, уму непостижимо
Мать торопливо отерла слезы, сморкнулась и скороговоркою
начала передавать сыну, что творится у дяди. Судя по пламенному тону речей матери и по вниманию сына, дело было очень важное для обоих. В минуту этих довольно скорбных описаний семейных событий на подъезде дебаркадера раздался оглушительный крик:
Карету генерала Егунова!
Молодой человек быстро обернулся, и вдруг его лицо приняло мягкое, улыбающееся выражение.
Мое почтение, генерал! произнес он почтительно приветливым голосом и снял шляпу перед обрюзгшей, рыхлой, одетой в генеральское пальто особой с подстриженными по-солдатски волосами, с щетинистыми, тоже подстриженными усами и с ввалившимися, словно из пропасти, грозно выглядывавшими из-под нависших бровей глазами. Тучная особа шла мелкими шагами, тяжело опираясь на толстую сучковатую палку и постукивая ею на ходу, как костылем.
Прощайте, молодой человек, хриплым басом произнес генерал Егунов и выставил два плоские пальца левой руки, облеченные в просторную замшевую перчатку.
Молодой человек торопливо пожал генеральские пальцы.
А вас, кажется, уже и встречать приехали, заметил генерал, взглянув на женщину, стоявшую около нашего героя.
Моя матушка, отрекомендовал последний, наклоняя голову с почтительной улыбкой.
У вас прекрасный сын, примерный молодой человек. Берегите его, сударыня! внушительно произнес генерал Егунов.
Ах, покорнейше благодарю, ваше превосходительство!.. Мне так лестно, заговорила мать молодого человека, кланяясь не только головою, но и половиною туловища.
Хорошо, хорошо! кивнул головой генерал и, постукивая костылем, пошел к своей карете.
Молодой человек проводил его до ее дверцы.
Позвольте! грубо проговорил лакей, не очень вежливо толкнув нашего путника, и перед самым его носом, с быстротой, свойственной расходившимся лакеям и половым, захлопнул дверцы генеральской кареты.
Кто это, Леня? Из твоего начальства кто-нибудь? спросила мать, когда сын воротился.
Нет за границей познакомились, ответил сын. Чёрт знает, что за грубые животные у нас эти лакеишки! бормотал он про себя.
В эту минуту кто-то быстро пробежал по площадке подъезда и, звонким юношеским голосом рассказывая носильщику, куда нести багаж, неосторожно толкнул мать нашего героя.
Извините! промолвил суетливый незнакомец и, увидав молодого человека в профессорском пальто, крикнул ему на ходу:
Прощайте, Обносков!
Прощайте, холодно и сухо произнес Обносков.
Что это за сорванец! Летит на людей, сломя голову. Ты его знаешь, Леня? спросила мать у Обноскова, провожая сердитыми глазами суетливого господина, за которым едва успевал шагать носильщик.
Знаю, процедил сквозь зубы сын, да и вы его знаете отчасти. Это Левчинов; помните, со мной в гимназии был. Я ему давал уроки латинского языка
Господи! Как же не помнить! воскликнула мать, считавшая все доходы сына и знавшая не только всех его знакомых, но даже их истории и истории их родственников, как ближайших, так и самых отдаленных.