Мне не очень хотелось разговаривать с Дамблдором. Во мне всё ещё сидела обида за его инсценировку собственной смерти и самоустранение, когда он был так нужен. Но он пришел явно по мою душу, так что было понятно, что сбежать, как, видимо, поступил Рон, у меня не получится. И правда, директор, внимательно посмотрев в мои глаза (тут я порадовался, что опытные легилименты без заклинания и палочки могут считывать лишь эмоции и поверхностные мысли), попросил разрешения поговорить со мной наедине. Гермиона, конечно, тут же засобиралась и, попрощавшись с гостем, ушла в библиотеку.
Проводив взглядом подругу, я занялся приготовлением чая, предоставляя возможность собеседнику начать разговор. Директор это, естественно, понял и извинился за то, что ему «пришлось свалить всё на мои плечи», похвалил с успешным выполнением миссии, заметив, что «мои родители мной бы гордились».
Решив, что это хороший шанс задать мучавшие меня вопросы (конечно, я очень сомневался, что он на них честно ответит, но вдруг это нас к чему-то подтолкнет), я пожаловался на странные изменения во внешности, соврав, что в Мунго ничего не нашли.
На первых моих словах Дамблдор весь как-то подобрался, но потом, видимо что-то для себя решив, вновь откинулся на стуле и в ответ на прямой вопрос, что за хрень со мной творится и с чем это связано, как обычно, растекся мыслью по древу. В итоге он рассказал трогательную историю о том, что Поттеры очень хотели ребенка, но роды прошли трудно, и ребенок погиб, а Лили больше не могла иметь детей. И тогда, дескать, они решили усыновить мальчика. Но нужен был магически одаренный ребенок, ведь без магии жить в магическом мире очень тяжело. А потому они обратились к Дамблдору. И старик, заглянув в Книгу Хогвартса, рассказал им о ещё одном мальчике, что родился всего месяц назад и в тот момент находящегося в Магловском приюте, а следовательно, скорее всего, сироте. Как вскоре смог выяснить Джеймс, мать мальчика умерла во время родов, а отец был неизвестен, так что они поспешили забрать ребенка к себе.
Слова Дамблдора на первый взгляд звучали реалистично, но оставляли после себя ощущение недосказанности. И я поспешил спросить, почему же тогда все знакомые Поттеров твердили, что я вылитый Джеймс.
На что директор объяснил, что
всему виной было магическое усыновление, в результате которого я получил имя и внешность своих приёмных родителей.
Тут я пожалел, что Гермиона, наша логик и умница, ушла из кухни: Искать нестыковки и странности самостоятельно было несказанно трудно. Наконец я вспомнил, как меня каждое лето заставляли возвращаться к тётке, обосновывая это материнской кровной защитой. И я тут озвучил противоречия. Ведь какая материнская защита в доме кровного родича, если мы даже не родственники..
И на этот вопрос у директора нашелся ответ. Он заверил меня, что материнская защита на мне была, и держалась она, дескать, именно благодаря моему проживанию в доме Петуньи. По его словам, Джеймс и Лили полюбили приёмыша, как родного сына и без колебаний отдали за него жизнь. Лили даже смогла наложить на ребенка чары материнской защиты высшее проявление материнской любви. И якобы, будь мы одной крови, защита оберегала бы меня, где бы и с кем бы я ни жил, но в данном случае нужна была прямая родственница, как проводница магии и закрепляющее звено.
Я спросил о пророчестве, где говорилось о родителях мальчика, кто "трижды бросал ему вызов". Дамблдор пожал плечами и свалил всё на всё то же усыновление. Дескать, Поттеры меня усыновили, а потому с точки зрения магии приравнивались к моим родителям.
Я ещё более остро пожалел, что Гермионы сейчас нет рядом. Рассказ директора казался мне логичным, но вместе с тем что-то свербело на краю сознания, порождая сомнения.
Мы помолчали. Но новых вопросов мне так в голову и не пришло. Я, честно признавшись, что такие откровения мне вот так сразу трудно принять и требуется время, попросил пока закрыть тему.
Дамблдор ещё какое-то время расспрашивал меня о нашей подготовке к поступлению в Аврорат и вообще жизни. Но разговор шел вяло, и вскоре директор распрощался.
Проводив Дамблдора к камину, я опрометью помчался к друзьям. Выложив на стол копию материалов по Сириусу, я пересказал всю полученную от него информацию.
После рассказа ребята какое-то время молчали, обдумывая сказанное. Потом Рон задумчиво почесал свой затылок и спросил:
А неужели в Книге имена появляются прямо в момент рождения и ещё постоянно меняют адрес, местонахождения ребенка. А если он на метле будет лететь, там графства будут мелькать или что?
Гермиона сходу ничего подходящего не вспомнила. В Истории Хогвартса (её любимой книге) это явно не уточнялось. Но она вспомнила о бывшем директоре Хогвартса Финеасе Блэке, чей портрет мы по возвращению в дом повесили в библиотеке напротив окна, чтобы уважаемому директору не было скучно. Он-то точно должен был знать ответ. И хоть он нас не очень жалует, но порой всё же соглашается ответить на пару вопросов. Вот и сейчас, выслушав нас, мужчина задумчиво погладил подбородок и рассказал, что точного момента появления имени ребенка в Книге не знает даже он, но считается, что это происходит после первого магического выброса ребенка. Однако порой случалось и так, что выбросов ещё не было, а имя уже отображалось. Но чтобы всего спустя месяц после рождения. Такого он не слышал. А потому, узнав, что мать умерла, предположил, что магический выброс у младенца был спровоцирован угрозой для жизни. После чего, сухо восхитившись моим магическим потенциалом, мужчина раскрыл какую-то книгу и погрузился в чтение, больше не обращая на нас никакого внимания. Мы же вернулись на кухню (нам с Роном под бутерброды как-то лучше думается).