Меня не интересует твоя вера, великая княгиня, а тем паче пришлый ромей, сказал верховный жрец Перуна. Мы хотели узнать: намерена ли ты, христианка, исполнить предсмертную волю своего мужа-язычника. Ты дала нам ответ, и мы оставляем тебя наедине с твоим... горем.
Он развернулся и направился к двери. Не доходя до неё, остановился и посмотрел на Ольгу.
Перун будет доволен, что глас его внука Игоря услышан и его кровь будет отомщена, проговорил он. Но куда больше он был бы рад, если бы ты, великая княгиня, исполнила долг верной жены и взошла на погребальный костёр своего мужа. Подумай об этом.
Старче Лютобор, я не сделаю этого. Потому что христианка и не возьму на душу тяжкий грех самоубийства, и потому что покойный муж завещал мне воспитывать нашего сына-княжича, а не следовать за ним на тот свет.
О каком грехе может говорить тот, кто отрёкся от веры предков, совершив этим самое тяжкое святотатство, сказал верховный жрец Перуна. Поэтому подумай хорошо над моими словами и очисти свою совесть в пламени священного погребального костра. Я буду ждать твоего решения, великая княгиня.
Ты его уже знаешь, старче Лютобор, и никогда не услышишь другого, решительно отрезала Ольга.
Проводив взглядом последнего оставившего Золотую палату волхва, она прикрыла глаза и задумалась. Зачем приходили к ней жрецы и волхвы, не проронившие за всё время пребывания в палате ни единого слова? А может, встреча с Ольгой была нужна лишь верховному жрецу Перуна, единственному беседовавшему с ней, а присутствовавшие рядом с ним остальные служители языческих богов должны были придать его посещению большую торжественность и вес? В таком случае для чего она понадобилась бывшему Олегову воеводе?
Узнать, намерена ли она исполнить предсмертную волю покойного Игоря? Но Лютобор умный человек и прекрасно
понимает, что Ольга, всю жизнь стремившаяся стать полновластной хозяйкой Руси, сейчас может осуществить свою мечту лишь при условии, что против неё не выступят Игоревы воеводы, а для этого в первую очередь необходимо желает она того или нет! выполнить оставленные ей мужем заветы. Верховный жрец Перуна надеялся уговорить её принять смерть на погребальном костре Игоря, как велит поступить стародавний обычай русов пережившей любимого мужа его верной жене? Но Лютобор не столь наивен и как никто другой должен понимать, что власть великой княгини нужна живой Ольге, а не возлежащей бездыханной на языческом священном кострище. Да и огромный жизненный опыт и знание тайных, сокровенных уголков человеческих душ не могли не привести верховного жреца к мысли, что, возможно, одной из причин принятия Ольгой христианства стало её нежелание быть связанной в своих поступках языческими законами и обычаями, в том числе обязанностью покинуть мир живых одновременно с мёртвым мужем.
Но если Лютобор заранее знал её ответы, зачем ему потребовалось навещать её? Чтобы услышать ответы из уст самой Ольги и никогда не упрекнуть себя в том, что, возможно, ошибся в суждениях и на этом основании сделал что-то не так? А может, ответы Ольги должны были услышать собственными ушами пришедшие с Лютобором волхвы и жрецы, обращавшиеся с этими вопросами к верховному жрецу Перуна, как самому почитаемому и многоопытному среди них?
Уж больно просты оба объяснения, однако другие не приходили ей в голову. А ведь Лютобор не тот человек, который без борьбы смирится с тем, что великой княгиней Руси стала христианка. Может, его сегодняшний приход и есть первый шаг начатой им против Ольги войны? Тогда в чём истинный смысл его посещения Ольги? В чём таящаяся для неё угроза?
Ольга не находила ответа на эти вопросы, но вместо успокоения душу всё больше охватывала неясная тревога.
13
Желая узнать как можно больше, Равия не гнушался общаться с язычниками присутствовал на волхвованиях жрецов и камланиях шаманов, молениях и плясках у ночных кострищ огнепоклонников и при кровавых жертвоприношениях в мрачных пещерах поклонников Чернобога. Это позволило ему сделать вывод, что проникновение в сокровенные знания чужих религий не проходит бесследно, за это приходится дорого платить собственным здоровьем, а прежде всего душой, в которой поселился червь сомнения. Равия помнит, с какой чудовищной головной болью, жжением горла и прыгавшим в груди, словно вспугнутый заяц, сердцем он покидал последний раз после камлания юрту Саадома. Вот почему сегодня он предпочёл не входить в юрту шамана, отправив в неё вместо себя другого человека и решив принять личное участие в камлании лишь в его заключительной части.
Доносившееся из юрты заунывное пение Саадома дополнилось монотонным дребезжанием туго натянутой воловьей жилы, а ноздри Равия начал щекотать удушливый, чуть сладковатый запах. Он знал, что это значило в стоявшую на священной каменной плите Тенгри-хана жаровню с раскалёнными углями шаман сыпал щепотками растёртые в мелкий порошок корни и листья только ему известных трав, которые при сгорании и распространяли этот дурманящий голову запах. Вместе с ним через ноздри в голову Саадома проникали духи добра и зла, вытесняли из неё все мысли, полностью отрешая его от настоящего, после чего, откликаясь на обращения-мольбы шамана, являли ему по воле Тенгри-хана