Говори дальше, шевельнулись губы.
Хмельницкий приглушил свой зычный голос:
Просьбу эту передай в великой тайне, ибо, узнавши о ней, король и хан заключат союз и на помощь им придут турки. Тогда мы не сможем устоять.
А мыслю я так: все это надо свершить в тайне и внезапно обрушиться на них, как гром.
Скажу, сыне, проговорил патриарх, похвальна мысль твоя. Когда все люди православные будут в единой державе, зело крепка станет держава та и врагам недоступна.
И уже заговорил о другом.
Сильвестр Коссов жалуется на атаманов и казаков твоих.
Хмельницкий насторожился.
Земли монастырские посполитые забрали, в маетностях Коссова расселись, как на своих вотчинах. Церковные земли, сын мой, святыня, руку на них поднимать грех.
Гетман хотел сказать: «Коссову папа римский милее, чем ты», но решил: похоже будет на навет. Вместо того обещал:
Возьму во внимание жалобы эти, обиды чинить им не будут.
В Москве все скажу и царю, и патриарху. Утомился я, сын мой, а еще путь долгий и тяжкий.
Перекрестил Хмельницкого слабой рукой, ткнул к его усам руку. Гетман ушел. Уходя, проговорил:
И еще буду просить вас, святой отец, Сильвестру Коссову о том, что...
Это исповедь, сын мой, властно, с недовольными нотками в голосе, ответил Паисий. И уже на пороге Богдан услышал:
Суетность мирская.
Через два дня вместе с патриархом Паисием в Москву выехал посол гетмана, полковник Силуян Мужиловский.
К гетману добиться нет мочи. Казаки и атаманы поступают дурно. С каждого двора требуют по два хлеба в день и мерку соли. Кто не принесет, с того четыре хлеба и две мерки соли. У города нашего привилеи <Привилей жалованная грамота, устанавливавшая права и привилегии городов.>, пожалованные еще его милостью, покойным королем Владиславом IV.
Войта привели к гетману. Упал на колени. Повторил то же. Только про короля уже не вспоминал. Гетман рассердился.
Поступают справедливо. Не будете подчиняться велю все забрать и со двора сгоню.
Войт осмелился напомнить:
Киев город вольный, у нас свой магистрат, никто привилеев не отбирал.
Воины мои жизни за волю и веру не щадили. Вот их привилеи. Что ж ты думаешь: им помирать, а тебе хлеб есть? Ступай прочь, пока за
саблю не взялся.
Мартын Терновый, казак полка Данилы Нечая, впервые попал в Киев.
Бродя по городу, повстречал казака Галайду. Пошли вместе. Разглядывали стены Софии. Удивлялись изображениям на стенах, выложенным из маленьких разноцветных камешков. Долго стояли на площади перед собором. Купол горел золотом, озаренный спокойным блеском зимнего солнца.
Галайда сказал:
Гетман, видно, будет теперь сидеть в Киеве. Город хороший.
Вечером сидели в корчме. От горелки и веселого гомона вокруг в головах гудело. Галайда рассказывал:
Село Белые Репки маленькое, а хорошее. Теперь войне конец. Ворочусь домой, не стану пять дней на пана работать. У самого хозяйство такое будет, что и за неделю дай бог управиться. Теперь паны не полезут.
Мартын Терновый согласился. Куда им лезть? Залили панам сала за шкуру. Рассказал про свой Байгород. И про невесту рассказал. Может быть, ждет его Катря, а может, и ждать перестала.
Потом стали гадать: как дальше будет? Мартын уверенно сказал:
Каждому воля, чтобы жил в достатке и злыдней не знал.
Галайда кивнул утвердительно:
Чистая правда.
Все же осторожно спросил:
А татары?
Верно о татарах забыли. Не дадут спокойно жить. Да и паны... разве дадут?
Быть еще войне, сумрачно сказал Мартын.
Но не хотелось об этом думать...
Галайда перегнулся через стол.
А может, пока не поздно, и деньги есть, и воля, махнуть на Дон, там земля русская, туда татарам ходить не вольно. А может, на Московщину податься?
Шинкарка остановилась возле стола.
Чего, казаки, скучаете? Лучше бы к невестам ехали, небось, все глаза проплакали...
На пухлых губах шинкарки улыбка. Глаза два уголька. Черные косы с вплетенной красной лентой змеятся по груди. Поставила на стол полный штоф горелки, тарелку с салом, квашеную капусту, яблоки, огурцы, улыбаясь, отошла.
Гетман в обиду не даст, отозвался Мартын, проводив шинкарку глазами. Ему без нас нельзя... никак нельзя, чтобы мы без него, а он без нас. Все вместе вот что мы.
Сжал кулак, выставил перед собой:
Вот что, ударил по столу, звякнули кружки. Засмеялся. И незачем нам бежать. А невмоготу будет все уйдем в русскую землю, все до одного, и все чисто спалим тут, живого места не оставим за собой, пеплом землю покроем, только псы голодные выть будут. Не будет без нас жизни на этой земле. Не будет!
Самому жутко стало. Горькая слеза защекотала глаз, выкатилась наконец, неторопливо поползла по щеке и растаяла в тонких черных усах.
Замолчали. В углу, возле задней горницы, слепой лирник, уставившись бельмами глаз в пеструю толпу людей в корчме, хрипло повествовал:
Тодi далася бiдному невольнику
Тяжкая неволя добре знати.
Кайдани руки, ноги поз'їдали,
Сирая сириця до жовтої костi
Тiло козацьке попроїдала...
На середину корчмы выскочил казак. Широкими штанами мел пол. Ударяя себя в грудь, закричал:
Стой, батько! Хватит! Не хочу про кайданы! Эй, браты, выпьем за здоровье Хмеля. Жить ему сто лет, браты! Слава гетману Хмелю!