План, конечно, и на охоте необходим, но только редко по плану приходится. Ждем-пождем нет гона, и Анчар как провалился.
Сережа! кричу я
Ах, виноват, не хотел я называть вам этого охотника, вы все его знаете, ну да ведь Сергеев у нас много.
Сережа, кричу я, потруби Анчара.
Свой охотничий рог я ему отдал, он большой мастер трубить и любит. И только взялся Сережа за рог, гляжу Анчар к нам бежит по лощине. Сразу я понял по его походке, он тем же самым следом бежит, и еще понял, это того русака лисица или сова перегнали с лежки, он прошел уже лощину, и Анчар его добирает. Вот когда он поравнялся с моим приятелем, гляжу, тот поднимает ружье и прицеливается
И ничего бы не было, если бы в ту минуту я вспомнил, что как раз с этого самого места раз я сам в человеческую голову целился и только вот чуть-чуть не убил: лощиной шел человек в заячьей шапке, мне была только шапка видна, и вот только бы курок спустить, вдруг вся голова показалась. Мелькни мне это в памяти, я понял, что сверху видна только шерсточка, крикнул бы и остановился. Но я подумал приятель мой балуется, это постоянно бывает у городских охотников, как у застоялых коней.
Думал, шутит, и вдруг бац!
Было тихо, дым весь пал в лощину и все застелил.
Обмер я и сразу вспомнил, как с того места сам в человеческую голову чуть-чуть не выстрелил.
Синий дым лег на зеленую лощину. Жду я, жду, и мгновенья проходят, как годы, и нет Анчара, нет: из дыма не вышел Анчар. Как рассеялось, вижу спит мой Анчар на траве вечным сном, на зеленой траве, как на постели.
С высоких деревьев на малые капают тяжелые осенние капли, с малых на кустики, с кустов на траву, с травы на землю: печальный шепоток стоит в лесу
и стихает только у самой земли: тихо принимает в себя земля все слезы
А я на все сухими глазами смотрю
«Ну что, думаю, бывает и хуже, и человека по случаю убивают».
Перегорелый я человек, скоро с собой справился, и уже стало у меня складываться, как бы лучше мне сделать приятелю, поласковей с ним обойтись, знаю ведь, не лучше ему, чем мне, и на то мы охотники, чтобы горе умывать радостью. В Цыганове самогонка живет в каждой избе, так я и решил: идти в Цыганово и все замыть. Сам думаю так, а сам смотрю на приятеля и удивляюсь: сошел вниз, поглядел на убитого Анчара, опять стал на место и стоит себе, будто все еще гона ждет.
В чем же тут штука?
Гоп! кричу.
Отозвался.
Ты в кого стрелял?
Помолчал.
В кого, кричу, ты стрелял?
Отвечает:
В сову.
Оторвалось у меня сердце.
Убил?
Отвечает:
Промазал.
Сел я на камень и вдруг все понял.
Серега! кричу.
Ну!
Потруби Анчара.
Гляжу, схватился Серега за рог и остановился. Сделал шаг в мою сторону: видно, стыдно стало, шагнул другой раз и задумался.
Ну же, кричу, потруби!
Он опять берется за рог.
Скорей, кричу, скорей!
К губам рог приставляет.
Да ну же, ну
И затрубил.
Сижу я на камне, слушаю, как приятель трубит, и страшной чепухой занимаюсь: вижу вот, как ворона за ястребом гонится, и думаю, почему же он ей не даст по затылку, ему бы только раз тюкнуть. С такими думами можно на камне сколько угодно сидеть. И тут же колом стоит вопрос о самом человеке: почему ему нужен обман? Смерть есть конец, все кончается так просто, и зачем-то всем надо трубить? Вот убита собака, никакой охоты у нас быть не может, и сам же он собаку застрелил, и знает он: человек я, не безделушка, с него не взыщу и слова попрека не скажу
Кого он обманывает?
Вот, указываю, иди ты по той тропинке она тебя в Цыганово приведет, мы там с тобой выпьем, иди туда и потрубливай, все потрубливай, я же буду в лесу ходить и слушать, не викнет ли где-нибудь Анчар на трубу.
Да ты, говорит, возьми рог и сам труби.
Нет, отвечаю, не люблю я трубить, у меня от этого в ушах звук остается, ничего не слышу, а тут надо слушать малейшее.
Оробел он и спрашивает нерешительно:
А ты сам куда пойдешь?
Я показал в сторону, где Анчар лежит.
«Ну, думаю, деваться теперь ему некуда, сейчас признается».
И вот нет же, говорит:
В ту сторону я тебе идти не советую, там и деревьев нет, на кусту он не может повеситься.
Хорошо, отвечаю, я вон туда пойду. А ты, пожалуйста, не забывай, все потрубливай и потрубливай.
Как я сказал, что в другую сторону пойду, очень он обрадовался и затрубил, и так ему надо версты три все трубить и трубить.
«Нет, говорю ему вслед, на живых началах много бывает чудес, а на мертвых концах чудес не случается: не отзовется Анчар. Оттого настоящий охотник смотрит прямо в глаза и говорит: выпьем, друг, все кончилось».
Да, кого он обманывает?
У меня за поясом всегда маленький топорик для всякого случая, отрубил я им конец у сушины, вытесал вроде лопаты и выкопал яму в мягкой земле. Уложил Анчарушку в яму, холмик насыпал, нарезал дерну, обложил. На гари был у меня примечен чертик из обгорелого дерева, в сумерках он очень наших баб пугает, и все зовут его шишигой. Сходил я на гарь, приволок эту шишигу и поставил Анчару памятник.
Стою, любуюсь на черта, а Сережа все трубит, трубит. «Кого ты, Сережа обманываешь?»
Моросит дождик, мелкий, холодный. С высоких деревьев падают тяжелые капли на малые, с малых на кусты, с кустов на траву и с травы на сырую землю. Во всем лесу шепоток стоит и выговаривает: мыши, мыши, мыши Но тихо принимает в себя мать-земля все слезы и напивается ими, все напивается