Кто украл невесту?
Не знаю, ответил гость, степь велика!
Степь велика, повторил степной царь и спросил: Нет ли еще чего нового?
Видел белую галку, ответил гость.
Белую? Мулла, есть ли белые галки?
Есть, ответил мулла.
Йо! удивились все.
Еще видел вестник Длинного уха, как перед зарею проскакала желтоволосая и желтоглазая Албасты.
Это бывает! сказали пьющие кумыс.
Еще видел, как после заката впереди уходил козел, неся в зубах легкое.
И это бывает! сказали люди в халатах.
Еще видел при наступлении ночи черного зайца.
Черного! Мулла, есть ли черные зайцы?
Йо-о! удивился мулла и щелкнул языком, ничего не сказав.
Еще слышно, будто люди стали летать, как птицы.
Йо-о!
Еще слышно, будто люди пришли на то место земли, над которым стоит неподвижная звезда Темир-Казык, и что там вечная тьма.
Мулла, есть ли такая страна?
Есть, ответил мулла.
Что же еще есть нового в степи? допрашивали люди, пьющие кумыс.
Еще что? повторил гость. Еще вот уже два месяца от всадника к всаднику, от аула к аулу бежит слух, будто едет по степи Черный араб и обертывается то святым, то чертом, не берет от степи ни твердого, ни мягкого, ни горького, ни соленого.
Он здесь! сказали пьющие кумыс гостю, и тот в ужасе раскрыл рот.
«Нет, подумали мы, здесь уже нет Черного араба. Здесь у костра сидит обыкновенный киргиз в широком халате и зеленом малахае, его теперь все знают, он как все. А тот все едет до настоящей пустыни, до низких звезд, где только дикие кони перебегают от оазиса к оазису. Теперь тот настоящий араб, а не этот».
На всю ночь запировал степной царь в юрте старшей жены. Восемь тысяч вечно жующих отделяют эту юрту от юрты молодой жены. Светит последняя четверть девятого месяца лунного года. Завтра снимутся эти последние юрты с летнего пастбища. Снег занесет степь, ничего не останется.
Молодая жена, дочь благородного хаджи, садится перед своим костром и красит по-девичьи свои ногти в красный цвет и расплетает свои волосы на двенадцать кос, будто девушка. Берет свою алую шапочку, выдергивает драгоценные перья из живого филина, подаренного ей возлюбленным, по-девичьи, будто весной, украшает шапочку перьями мудрой птицы, и падают двенадцатью черными змейками косы из-под перьев на смуглую шею.
Спят все восемь тысяч голов. Даже сторожевой козел Серке подгибает колени. Молодая овечка встала, почесалась ножкой и опять легла.
Придерживая рукой звонкие монеты, крадется жена, одетая девушкой, к кустам чиевника и шепчет:
Это ты, мой. медный кувшинчик?
Это я, моя тонкогубая деревянная чашечка, отвечает кувшинчик. Это я, здоров ли язык?
Язык здоров, на сердце боль.
Болит твое сердечко, скушай яблочко с базара. Рассыпались черные змейки по желтому лицу. Желтый месяц. Желтое яблочко. Желтые щеки возлюбленного.
Желтым, желтым, очень желтым видела я тебя во сне.
И тебя я видел желтой, но твои волосы чернее чернил муллы.
И твои, дорогой!
Твои очи темней обожженного пня.
И твои.
Твои щеки алее крови зарезанного барана. Твои груди как свежее масло. Твои очи как серп новолуния.
Клянись, просит она, обернись к луне, загни ноготь своего большого пальца.
Он повертывается к луне.
А утром чубарый козленок пробрался в юрту гостей, лизнул их лица и разбудил. Степной царь уже отдал приказ к перекочевке.
Верблюды лежали перед юртами. Женщины снимали войлоки, обвивая ими горбы. Мужчины выдергивали деревянные кривые палки и тоже привязывали к горбам. Так, одна за одною, как сон, исчезали белые юрты: самого степного царя, его матери, его старшей жены и все другие. Когда разобрали юрту молодой жены, выскочил голый, совершенно ощипанный филин с огромной головой и поскакал в степь.
Караван двинулся тоже в ту сторону.
Скачет ощипанный филин. Катится черное перекати-поле. Полк за полком уводят старые журавли молодых
в теплые края. Верблюды все шагают и шагают, попадая широкой мозолистой ступней в старый след на кочевой дороге.
Проходят караваны, встречаются и разъезжаются степные всадники. Ищут колодец с живой водой. Спрашивают, где обетованная страна.
Одна в одну, как в зеркале, глядят голые сопки. И затерялся караван на этой желтой земле. Выбились из сил и остановились верблюды. Повертывают во все стороны свои птичьи шеи. Узнают и не могут узнать. Вспоминают и не могут вспомнить.
И немного осталось им времени думать: вот уже падает снег.
Бессильные, подгибают они колени и ложатся возле пересохшего колодца, протянув к камням длинные шеи и свесив пустые горбы.
Ревекка не выходит с кувшином из белых шатров напоить их: не та земля, не тут страна Ханаанская.
А в настоящей пустыне, где земля без людей и трава лежит серо-красная, от оазиса к оазису несут дикие кони весть о Черном арабе. За этой пустыней текут семь медовых рек; там не бывает зимы; там будет вечно жить Черный араб.
СЕРДЦЕ РОССИИ
в эмиграции. Некоторые ушли в «эмиграцию» внутреннюю. Пришвин избрал себе самостоятельный путь. С начала революции он решил работать на земле «своими руками», бросил Петербург и уехал было на родину под Елец, где ему достался от незадолго перед тем умершей матери небольшой хутор. Однако вскоре обстоятельства вынудили его уехать с семьей на родину жены, в глухую деревню Смоленщины, Там он создает музей усадебного быта в покинутой хозяевами усадьбе Барышниковых. Работает учителем в деревенской школе. Пробует применить свои знания агронома на научной сельскохозяйственной станции.