Почему именно голубой? Иными словами, почему Пришвин так часто прибегает к цветовым характеристикам?
Надо сказать, что Пришвин считал себя от природы живописцем, работающим «мастерством чужого искусства», то есть средствами поэтического слова. Отсюда становится понятным его плененность цветом. Вот, например, из дневника: «Апрельский свет это темно-желтый, из золотых лучей, коры и черной, насыщенной влагой земли. В этом свете мы теперь ходим».
Пришвин пишет о «синей тишине» . Для Пришвина цветом окрашиваются самые различные явления жизни. Так, у него соотнесены цвет и звук:
«В эту зарю все так было в небесных цветах, так согласно высвистывали свои сигналы певчие дрозды, что как будто из переходящего цвета зари и рождался звук певчих птиц».
Но почему же в «Кащеевой цепи» цвет голубой! Потому что он в восприятии Пришвина и есть солнечный. Без солнца существует только тьма или еще отраженный свет луны, неверный, таинственный: добра он или зла? Солнце же сама жизнь и образ истины. Навстречу ему и устремляется всеми силами души маленький художник.
В детстве и на всю жизнь возникает у Курымушки еще один сказочный образ: прекрасной Марьи Моревны. Это образ «неоскорбляемой» женственности во всей мыслимой ее чистоте.
Понятно, почему встрече с Марьей Моревной сопутствует образ Сикстинской мадонны, висящий над ее постелью.
Так и пойдет через всю жизнь: без сказки не бывает и правда. Правда без сказки как самолет без горючего.
Сказка, по Пришвину, поднимает человека на борьбу с силами зла за самую что ни на есть реальную жизнь. Пришвин точно определяет в этой борьбе свое место мыслителя и художника: это «та точка, где кончается природа и начинается человек». Точка эта означает некое их идеальное единство: природа
еще сохраняет свои соки, свою силу, свою «правду», свою «девственность», а человек в ней уже действует как ее первенец и ее преобразователь. Человек с его духовным миром это и есть «чудо» природы, ее «сказка».
Влечение художника к свету, к «светлой стороне жизни» сказалось и в том, что роман «Кащеева цепь» был задуман, по признанию автора, как роман не столько о себе, сколько о хороших людях, его окружавших, в противовес ненавистному ему скепсису . Пришвин называет скепсис «врагом жизнетворчества», не только высматривающим везде темное, но и тайно влюбленным в него, порочно его смакующим, чуждым нашей отечественной культуре.
Это особое «пришвинское» отношение к действительности никак не надо нам понимать как отрицание «критического реализма». Это своеобразие художника, позволяющего себе отстаивать свой тон восприятия и действия. Он никому не навязывает своего, он откровенно признается, что сатира ему чужда.
Кстати, следует сообщить здесь одно, еще неизвестное признание Пришвина: иногда и он поддавался чуждому ему восприятию жизни. Так, в свое время в «Кащеевой цепи» он безвыходно мрачно описал провинциальную елецкую гимназию и своих учителей . Впоследствии Пришвин об этом высказывался по-иному в своем дневнике. Например, в 1943 году он пишет так: «Сколько лет должно было пройти (60 лет!), чтобы я мог отделаться от чувства обиды и несправедливости за мое исключение из гимназии и признать наконец, что они (старшие) были правы, и я должен был быть исключенным. Для этого должна была пройти вся русская революция между двумя мировыми войнами Учителя не были так плохи, как я их изобразил».
Автобиографический роман «Кащеева цепь» есть, по определению Пришвина, «песнь мальчика о своей родине». Свою реальную жизнь без прикрас, без опоэтизирования Пришвин понимает так: «Вся моя литературная деятельность была отдана чувству родины». О ком бы Пришвин ни писал все он соотносит с Родиной своей любимой Россией. С ней связывает он и образ матери. Он говорил, что и писать-то начал в молодости для матери, чтоб доказать ей, что он, неудачник в глазах близких людей, исключенный гимназист, недоучившийся студент, высланный подпольщик (об этом мы еще расскажем), чем-то может ее утешить и возвыситься в ее глазах над обыденностью. Он не помышлял тогда о себе как о писателе. До самой смерти возвращается он к имени Марии Ивановны Пришвиной и к имени России.
Есть у нас в доме старинный портрет. На нем мальчуган это Миша Пришвин. У него сосредоточенное, как у взрослого, без улыбки лицо. Сделав в 1942 году перепечатку с этой фотографии, Пришвин записал у себя в дневнике: «Напечатал свою фотографическую карточку «Курымушка» и вспоминал свое прошлое; мне кажется теперь, будто мальчиком не улыбался, что я рожден без улыбки и потом постепенно ее наживал».
С этим мальчиком и познакомит вас первая часть романа, названная автором «Голубые бобры». Почему они тоже голубые, станет ясно из первых же глав.
Открывается роман, как это характерно для Пришвина, описанием простейшего; за этим автор скрывает значительное, о чем читатель сразу и не догадается. Описывается заяц, сидящий на крыльце покинутого помещичьего дома. Но так лишь на первый взгляд.