Почему так вели себя гусенички? Быть может, для того, чтобы скорее согреться, прежде чем отправиться в дневное путешествие?
Пока я разглядывал гусениц, фотографировал их, солнце быстро согрело землю, стало жарко, ночлег многочисленной семейки закончился, и гусеницы постепенно, вытянувшись походным строем, поползли с кустика верблюжьей колючки в путешествие по пустыне.
Проснулись ящерицы и замелькали от куста к кусту, исписали все барханы следами. Наследили и жуки, тушканчики, песчанки, хорьки. А вот и типичный змеиный след гладкая извилистая ложбинка. Что-то очень много я вижу змеиных следов. Не может быть такого. Пригляделся внимательно рядом с ложбинками ямки от крохотных ножек. Выходит, обманулся. Не змеиные это следы это ящерицы ползали по-особенному, по-весеннему, прочерчивая животиком песок и оставляя следы приглашения к свиданию. Вспомнилось: ласки, хорьки и куницы во время гона, прыгая по снегу, нарочно припадают к нему брюшком, прочерчивая ложбинку. Такие следы охотники называют «ползунками».
Ушастая круглоголовка заметила меня, приостановилась, прижалась к песку и стала выделывать уморительные фокусы хвостиком. Закрутит его колечком, раскрутит, энергично и сильно потрясет им и снова
завернет аккуратной спиралькой. А когда я протянул к ней сачок, неожиданно раскрыла рот, оттопырила в стороны кожные складки на голове, и получилась большая красная и даже немного страшная пасть. Вскоре ей надоело фиглярничать, помчалась по бархану, но не как всегда, а прижимаясь животиком к песку и оставляя следы, подобные змеиным.
Опять я набрел на интересный уголок в сухоречье, под обрывистым берегом, на крутом повороте, где когда-то бурлил водоворот. Здесь саксаул высок и раскидист, растут веселые туранги, колючий чингиль, а на земле зеленая травка. Сюда, в этот уголок спасения, стремится все живое. Под деревьями медленно вышагивают грузные черепахи, степенно движутся жуки-чернотелки, мелькают вездесущие муравьи, от кустика к кустику перелетают какие-то крошечные бабочки, а под колодцами засели в ожидании поживы мрачные скорпионы.
Среди переплетения множества мелких веток вдруг вижу два больших желтых глаза. Они внимательно и не мигая смотрят на меня. Кое-как разглядел очертание крошечной совки-сплюшки. Не желая ее пугать, осторожно делаю шаг назад: лететь-то ей некуда вокруг голая и жаркая пустыня. И вдруг из-под ног с мелодичным вскриком вылетает перепелка!
Судя по всему, мы отклонились в сторону и едем не на север, а почти к востоку. Что делать: повернуть ли обратно или, как всегда, продолжать путь в надежде встретить другую дорогу, которая больше подойдет для нашего маршрута? Но дорога, петляя между барханами, совсем завернула к востоку, и наконец какое издевательство над нами, бедными путешественниками, с опасением поглядывающими на тающие запасы бензина! уперлась в колодец. Дальше пути нет, надо поворачивать.
Удастся ли нам завершить намеченный ранее маршрут и разыскать еще разрушенные города?
Но вот как будто я вижу знакомый по зимнему путешествию колодец. Из нескольких сходящихся к нему дорог одна ведет к конечному пункту нашего зимнего путешествия к «Белым развалинам».
Вскоре мы видим знакомую картину развалины городища и въезжаем в них, как к себе домой. Вот и место нашей стоянки, и та же кучка обломков керамики, оставленная здесь ранее. Никто тут не был после нас, бродили одни джейраны да одичавшие лошади.
Красное солнце опускается за горизонт, и стихает ветер. Теперь лишь ощущается его плавная тяга. Наступает глубокая тишина. Лишь иногда высоко в небе пролетает пассажирский самолет, да слышится знакомая и печальная песня железной трубы. И вдруг рядом раздается звонкая трель сверчка. Он мне знаком, этот певец пустыни зовут его солончаковым Эугриллюс одикус, что в переводе с греческого значит «сладкозвучный», светлый, с большими черными глазами и широкими прозрачными, как стеклышки, крыльями. Запевале отвечает другой, в перекличку включается третий. И больше никого, только трое. Сказывается многолетняя засуха. Где былая слава пустыни, когда вечерами воздух звенел от трелей этих неугомонных музыкантов?
Певец пустыни солон чековый сверчок. Его крылья превращены в великолепный музыкальный инструмент
Загораются звезды. Песни сверчков продолжаются недолго. Законы брачных перекличек сложны. Видимо, когда сверчков мало, они поют редко и осторожно. Для многоголосых концертов требуется множество участников.
И снова наступает тишина, и в нее вплетается все тот же жалобный звук трубы.
Рано утром солнечные лучи золотят белые стены городища и кусочек неба, видный через открытую дверь палатки, кажется глубокого синего цвета. Лежа в постели, я прислушиваюсь. Закричал чернобрюхий рябок, пролетел на водопой, просвистев крыльями. Послышался крик пустынного кулика-авдотки, потом он неожиданно сменился на что-то подобное пению соловья и внезапно закончился блеянием барашка. Я выскочил из палатки. По белому такыру степенно вышагивал большой светло-желтый муравей Кампонотус туркестаника типичный ночной житель. Сейчас он направлялся домой. Тронул его палочкой и муравей, то ли от испуга, то ли решив, что я посягаю на него и от напасти следует откупиться подачкой, выпустил изо рта капельку прозрачной жидкости. Где-то бедняжка набрал за ночь драгоценную влагу, быть может, «надоил» тлей. Вновь раздался крик авдотки, затем пение соловья и блеяние барашка. Недалеко от нашей стоянки в воздухе, розовая от лучей восходящего солнца, трепеща крыльями, распевала небольшая серенькая птичка каменка-плясунья, ловкий импровизатор. Еще несколько раз пропела свое несложное музыкальное произведение, состоящее из подражания голосам животных, и села на землю. Каменка-плясунья неприхотливое дитя пустыни и уживается