Тише вы там! прошипел он в микрофон.
Но трубка не унималась оттуда сыпалась брань оберфельдфебеля Крюля.
Идиоты! Где связь с 1й ротой?
На небесах! Мы попали под обстрел. Партизаны! Рядовой Зимсбург ранен
И тут снова застрочил автомат Тартюхина. Он бил наверняка туда, откуда послышался звонок. Швырнув трубку прямо в снег, Видек вжался в продавленную им в снегу ложбину.
Оберфельдфебель Крюль, замерев, сидел на жестяном ящике, тупо уставившись в пространство. Сначала он не мог, отказывался осознать произошедшее. Потом до него постепенно дошло, что он на Восточном фронте, в этой проклятой стране, которой он пуще чумы боялся. И осознание этого, которое он все эти дни старательно вытеснял из разума, вмиг превратило его в трясущееся от ужаса подобие человека.
Они попали под обстрел! пролепетал он.
В трубке он действительно услышал несколько выстрелов, потом раздался щелчок, и все стихло.
Попали в аппарат!
Крюль, словно ожегшись, бросил трубку, словно пули через нее могли добраться и до него сюда. Побледнев, он весь колотился от страха, даже не замечая этого.
Их обстреляли партизаны Зимсбург ранен
Вот так и бывает на войне, оберфельдфебель! многозначительно резюмировал Обермайер.
И тут же, повернувшись к Кентропу, скомандовал:
Берите 12 человек и туда! Быстро! И поосторожнее там, ни к чему зря терять людей. Гранаты с собой возьмите! И санитара Дойчмана тоже!
Какая свинья! в ярости пробормотал Шванеке. Дрянь паршивая!
Встав на колени, он стал стрелять по двум петлявшим как зайцы, удалявшимся темным фигуркам, то исчезавшим за кустами, то вновь появлявшимся. В конце концов они растворились во тьме.
Михаил, тяжело дыша, бежал за ловко маневрировавшим среди низких деревьев Тартюхиным. Злобное тарахтенье немецкого автомата вселяло страх». Упругие ветви кустарника царапали в кровь лицо, но он, невзирая на них, мчался вперед, пока, споткнувшись обо чтото, не упал лицом в снег.
Бог ты мой, ну и дела!
Низкорослый азиат молчал. Разорвав зубами индивидуальный пакет, он стал перевязывать левую руку. Михаил недоверчиво взглянул на него:
Тебя что, зацепило?
Тартюхин, гневно прищурившись, продолжал молчать. Наскоро перевязав руку, он не обращал внимания на постепенно охватывавшую всю руку до плеча боль. Гнев бушевал в нем словно лесной пожар.
Я его убью! сквозь стиснутые зубы наконец прошипел он. Он первый, кто ранил меня. Понимаешь, первый! И покоя мне не знать до тех пор, пока он по земле ходит. Либо он меня прикончит, либо я его!
Как мне кажется, вы уже давно нигде не были. Или я ошибаюсь? произнес доктор Кукиль.
Нет, не ошибаетесь, ответила Юлия.
О, тогда вам наверняка понравится, если мы Словом, вы знаете боснийский погребок?
Нет.
Небольшой, но весьма уютный, непринужденно болтал доктор Кукиль, управляя машиной в оскудевшем транспортном потоке. Я заказал там столик, подумал, что вам вряд ли придется по душе ужинать в какомнибудь огромном, как дворец, ресторане, где сплошь военные. Я не заблуждаюсь?
Юлия кивнула.
Я довольно хорошо знаю владельца этого погребка. Можно сказать, мы с ним друзья. Насколько это возможно с владельцем заведения. Похоже, у него недурные связи что и говорить: уроженец Балкан. У него есть даже то, чего днем с огнем не найдешь, и там, где вращаются, так сказать, «самыесамые». Естественно, для лучших друзей. Увидите, каков оригинал этот человек.
Слова легко слетали с языка доктора Кукиля, говорил он не слишком громко, но и не слишком тихо, ровно настолько отрегулировав силу звука, чтобы его речь не заглушал шум двигателя, и ничуть при этом не напрягаясь. Время от времени он поворачивался к Юлии и улыбался. На стеклах его очков мелькали синие сполохи ламп маскировочного уличного освещения.
Юлия сидела, прижавшись к дверце, вполуха слушая доктора Кукиля. Большую часть его болтовни она просто не воспринимала, словно привычный шум, вроде журчания ручья, если сидеть на его берегу достаточно долго. В последние дни доктор Кукиль почти беспрерывно названивал ей, иногда и по два раза на дню. Но не изза главного. И каждый раз, когда в квартире раздавался резкий звонок, она думала: вотвот, сейчас. За этим «сейчас» скрывалось ожидание того, что должно было произойти, что непременно произойдет, это могла быть весточка от Эрнста либо ктонибудь от него. Или более того он сам. Юлия понимала всю тщетность ожиданий, иллюзий, надежд. Но что ей оставалось кроме них? Плохо, очень плохо, когда в тебе угасает последняя искорка надежды.
И Юлия жила в постоянном ожидании. Чтото непременно должно произойти, так дальше продолжаться не может, должно прозвучать спасительное слово, иначе ей не вынести этого затянувшегося напряжения, в котором она жила. Но кроме доктора Кукиля никто ей не звонил. И ей начинало казаться, что те, кто прежде, до ареста и осуждения Эрнста часто бывал у них, никогда не существовали на этом свете. Друзья Стоило ей мысленно произнести это слово, как по ее лицу пробегала едва заметная грустная усмешка. Друзья И она задумывалась, насколько все же истинно утверждение о том, что стоит тебе оказаться в беде или, того хуже, угодить в черный список врагов нации, как вокруг тебя мгновенно образуется вакуум. Прежде она не хотела верить в подобные вещи, вероятно, оттого, что Юлия, как и Эрнст, всегда и независимо от обстоятельств была готова прийти на помощь тем, с кем была связана узами дружбы. Однако теперь приходилось убеждаться, что их былые «друзья» придерживаются несколько иного мнения на этот счет. Горько и печально было осознавать это. Доктор Кукиль давно и упорно атаковал ее, склоняя сходить с ним куданибудь посидеть.