Оберлейтенант Беферн не просто так оказался в штрафном батальоне. Его прислали сюда именно для того, чтобы докладывать обо всем, что здесь происходит. И в первую очередь брать на заметку политическую благонадежность служащих как офицеров, так и унтерофицеров.
На следующий день на утреннем построении солдатам было объявлено, что два дня спустя батальон перебрасывают в Россию. Оберфельдфебель Крюль узнал об этом еще предыдущим вечером. И по этому поводу срочно напился. Сидел у себя в комнатке и хлобыстал. Нормальный человек просто пьет, иногда стакан за стаканом, иногда глотками, маленькими или большими, с большим или меньшим интервалом.
Но оберфельдфебель был исключением из перечисленных правил. Что бы он ни пил пиво, шнапс или вино, он просто подносил к губам емкость,
из которой приходилось пить, и в один присест заглатывал содержимое, причем так, что даже кадык не дергался. «Ну, шланг, прорва, ни дать ни взять, так характеризовал способ пития Крюля унтерофицер Хефе. «Вот пьет так пьет! И как у него только из задницы не выливается! В германском вермахте существовало не одно предписание касательно употребления спиртных напитков, однако оберфельдфебель Крюль, в целом следовавший предписаниям, именно их отчегото игнорировал. А если уж приходил в ярость, тут для него пределов не существовало нализывался до чертиков, а на следующий день изнемогал тяжким похмельем.
В тот вечер он как раз был взбешен. И снедаем страхом. Взбешен он был выходкой Шванеке, придирками Беферна, отношением к себе Обермайера, поведением солдат его роты, да и других тоже. Всех рот на всем земном шаре. И вообще мерзкой, отвратительной жизнью. Что же касалось страха, то причиной его была Россия. Его передергивало от одного только названия этой страны, не говоря уж о том, что там его поджидало. И дело было не только в том, что русские тоже умели неплохо стрелять и вполне могли попасть и в него. Самым ужасным было то, что солдатам штрафного батальона вполне могли выдать оружие. А что стоило в таком случае типу вроде Шванеке пустить пулю не в русского, а, скажем, в него, в оберфельдфебеля Крюля? Бог ты мой, лучше уж об этом не думать.
Банда, одно только можно сказать про них. Мерзкая, вонючая банда! Поставить бы их к стенке и Вот тогда бы он обрел покой на вечные времена.
И оберфельдфебель Крюль пил, пил и пил, время от времени устремляя остекленевший взор в окно, за которым виднелся огромный темный плац.
Дерьмо! выкрикнул он. Россия!
И чуть помедлив:
Конец!
У него не было ни женщины, ни друзей, так что годами копившуюся злобу изливать было не на кого. Разве что на горстку солдат, находившихся в его подчинении и ненавидевших его.
Маловато, черт возьми, маловато. Крюль, понимая это, все пил и пил, пока не свалился замертво.
В кубрике 2го взвода 2й роты Шванеке предупредил всех:
Держите ухо востро в ближайшие дни чтото затевается!
С чего ты это взял? не понял Дойчман.
Нутром чуешь такие вещи, пояснил крысомордый.
Думаешь, отправят нас куданибудь? спросил Дойчман.
Ага, отправят. К мамочке, хихикнул крысомордый.
Заткнись! одернул его Шванеке.
Крысомордый, вздрогнув, умолк.
Нет, правда, я чувствую: вотвот нас отсюда погонят. И могу на что угодно спорить погонят в Россию.
А что мы там забыли? недоумевающе спросил лежавший на койке Видек.
А тебе непонятно? ухмыляясь, переспросил Шванеке.
В Россию, тихо произнес Дойчман.
В эту проклятую страну! подхватил крысомордый.
Не боись, профессор! ободряюще произнес Шванеке, осклабившись.
И, подружески ткнув в бок Дойчмана, добавил:
Не все так плохо. Одно тебе могу сказать, тут Шванеке перешел на шепот, там для нашего брата будет куда больше возможностей. Куда больше! Ты только держись ко мне поближе!
Что вы имеете в виду? не понял полковник.
Однако Шванеке предпочел пропустить его вопрос мимо ушей. Прищурившись, он продолжал, обращаясь к Дойчману:
Вот увидишь, профессор, я старый фронтовик и знаю что к чему. Так что там будет масса возможностей. Мы сумеем там все так повернуть, что у тебя глаза на лоб полезут, не будь я Карлом Шванеке! Или, может, ты думаешь, что Шванеке готов героически пасть на поле битвы, сражаясь за фюрера, народ и фатерланд?
Юлия Дойчман работала быстро, увлеченно, заставив себя сосредоточиться на работе, и только на ней только это позволит ей повторить заново всю многомесячную работу Эрнста.
Так день за днем протекала ее однообразная жизнь, до ужаса напоминавшая жизнь дезертира, оказавшегося в тылу: в постоянном напряжении, в постоянной опасности, в постоянном осознании не успеть, промахнуться, недоглядеть в этом быстротечном и вместе с тем до ужаса медленно тянущемся времени. Она работала ночами напролет, отсыпаясь днем, а в последнее время разница между днем и ночью исчезла, растворилась она работала до тех пор, пока мысли не начинали путаться, и голова Юлии бессильно падала на недописанный лист бумаги. Почувствовав голод, ела второпях, не обращая внимания на то, что именно ела, лишь бы избавиться от неприятной пустоты в желудке. И однажды вечером, когда Юлия, сидя в пустой квартире затемненного войной, отчаявшегося города, намазывала на черствые, тонко нарезанные ломтики хлеба маргарин, она вдруг поняла, что означает для нее скромность, уважительность и преданность идее осуществить, казалось,